Гистасп оглядывал стены коридора, лица охранников, спину танши. Ровную, прямую, но его не обмануть – Гистасп мог поклясться, танша и сама вспоминает прошлый визит к Сиреневым, и от этого тревога в ее груди растет.
– Дорогая вну-учка! – растягивая слова, Иден Ниитас открыл объятия. Он сбрил хлипкие усы, но в целом остался все таким же маленьким, сморщенным и – даже издалека видно – злобным. Однако Бану стала его исключением, которое не подлежало суждению, упреку или похвале. И по тому, как Бансабира откликнулась, как вошла в объятия старика, как чмокнула обвисшую щеку, Гистасп понял, что искренние чувства танши совсем не такие, какими их хотели бы видеть многие.
– Уважаемый тан. – Бану отступила на шаг и коротко поклонилась.
– Ну стоит ли так официально, хм, да, – протянул Иден, возвращаясь на место и улыбаясь до такого прищура, от которого его ссохшаяся физиономия начинала напоминать лисью. – А, стоит ли, я спрашиваю? – почти философски интересовался тан. – Не лучше ли просто, по-семейному? Лучше ведь, да? Ах, Бану!
Бансабира улыбнулась.
– Как пожелает мой досточтимый дед. Дядя, – кивнула она Энуму.
Тот отозвался скомканно:
– Угу.
– Ну-ну, Энум, все же повежливее, перед тобой тану, а ты, хм-хм, пока что ахтанат.
На взгляд последнего, Иден захихикал премерзко. Чтоб он подавился! И, будто услышав пожелание сына, Иден закашлялся. Бансабира потянулась поддержать деда, но тот отстранил женщину жестом.
– Да ладно, дедушка, вы ведь сами сказали, что можно по-простому, как в семье.
– Сколь бы ни была коротка дистанция, нельзя отказывать человеку в уважении, – заметил Иден, не прекращая ехидно щуриться.
Бану на это никак не отреагировала, продолжив здороваться с родственниками. Энум надулся и молчал. Свита танши кланялась вместе с госпожой.
– Ну что это, хм, да, что ж, – принялся размышлять тан в привычной манере. – Надо бы к ужину подать больше приборов, да? – Как и следовало ожидать, несмотря на улыбчивое лицо, в голосе Идена не было и тени радушия или восторга по этому поводу.
– Нет-нет, – отказалась тану. – Мы не намерены обременять вас. Мои люди подождут в городе, если позволите, да и я не задержусь надолго.
– Так тебя привело какое-то дело? – Иден вскинул брови, отчего сквозь щелки его небольших глаз насыщенно зеленой полосой мелькнул интерес.
– Да, – кивнула Бану. – Семейное. Полагаю, как главы домов, мы могли бы обсудить его вдвоем.
Иден улыбнулся – на этот раз в душе. Он любил деловой подход, хотя никому и никогда не признавался в этом. Хотя бы потому, что не всегда мог проявить его сам. Старик помахал рукой, веля всем убираться. Бансабира оглянулась на сопровождение:
– Одхан, Раду, Шухран и Вал – вы останьтесь за дверью. Гистасп… – Альбинос подался вперед самую малость, выдавая готовность исполнить любой приказ: ему здесь откровенно не нравилось, и Иден Ниитас не вызывал в нем ни одной хорошей мысли.
– Остальных уведи в город и расквартируй на несколько часов в ближайшей гостинице.
– Как прикажете.
Когда таны остались вдвоем, Иден предложил перебраться в трапезную, напомнив внучке ее же словами, что «всякие переговоры и вовсе требуют стола». По указу Ниитаса принесли воды и молока (Бансабира налегла на второе): даже на исходе лета в этот год было жарко и душно, и пить хотелось почти всегда. Сделав несколько глотков, Бансабира подняла на деда, сидящего напротив, прямой взгляд. Тот ответил «в тон», и танша поджала в усмешке уголок губ: у нее и впрямь его глаза.
– Перво-наперво, я хочу сказать вам большое спасибо. Вы невероятно помогли мне в декабре: и припасами, и тем, что не дали пройти убегавшим Шаутам, и тем, что помогли взять Нера.
– Пф, – фыркнул Иден, – а ты думала, я взвалю месть за свою дочь всецело на плечи семнадцатилетней беременной девчонки?
Бансабира усмехнулась уже открыто:
– К тому времени я уже родила вашего правнука и не была беременной.
– Это мало что меняет. Твой отец, жалкий трус, оказался не способен принять ответственность кровной мести, и этим занялась ты. Я не мог отказать в поддержке, когда речь шла об убийстве Ранди Шаута. Правда, я слышал, он у тебя в плену.
– Именно так, – солгала Бану, намеренно не отзываясь на оскорбление в адрес отца. Не это сейчас важно. – Однако я повинна в смерти его дочери Сциры, двух его сыновей, включая одного из ахтанатов, и пленила почти всех выживших мужчин его дома.
Иден вздохнул и перестал улыбаться. Его брови вдруг опустились с углов, и лицо сделалось печальным и уставшим, как на покаянии перед алтарем Праматери.
– Это печальная участь, – сказал старик, и Бану поняла, что дед говорит не о пленных и убитых, а о тех, кому доводится быть им причиной. – Я рад, что тебе хватило духу не отступить, когда ты поняла, что значит иметь собственного ребенка.
Страшные воспоминания скользким ужом заползли в душу. Женщина махнула головой, прогоняя горечь памяти.
