её, когда шёл в бой, и, прежде чем напал на врага, как раз перед тем, как я должен был дать знак войску, мой взгляд затуманился, и густая тьма окутала меня. Не поражённый мечом, я упал на землю, и меня обступили страшные сны о гномах, что ненавидят людской род. Когда я пришёл в себя, кольчугу уже сняли. Поднявшись к битве, я увидел, что готов теснит враг. Я больше не думал о прошлом, а только о том, что свершалось в те мгновения. Но мне принесли кольчугу, и я, не помышляя ни о чём, кроме как о битве, надел её. Кипело свирепое сражение, а я был нетвёрд. На нас обрушились свежие римские воины и разбили наш строй. Сердце моё оборвалось в груди, и я, откинув нерешительность, как встарь, ринулся вперёд, нанося вокруг сокрушительные удары. Я не получил ни одной раны, но опять пал, не будучи повержен. Меня вынесли из боя. Наши воины отступили и потерпели поражение. Когда же я очнулся от своего злого сна, битва окончилась, и мы, отойдя от поселения Вольфингов, стояли на холмах над бродом, потеряв уверенность, как все побеждённые люди. Там я сидел, стыдясь тех, кто как наилучшего избрал меня вождём на священном тинге. А ведь я оказался наихудшим из них! И на меня нашло незнакомое прежде чувство: жизнь показалась мне пустой и бесцельной, я желал умереть, и если бы не мысль о твоей любви, я убил бы себя тогда.
После этого я пошёл вместе с войском, чтобы присоединиться к тем, кого мы оставили дома, к тем, кто бежал от захватчиков. Я сидел перед Солнцем Крова, нашей дочерью, и говорил слова, которые вкладывали мне в уста другие. И теперь я должен сказать тебе нечто ужасное: я не любил их, не принадлежал к ним, и вовне меня была пустота – вся моя жизнь сосредоточилась внутри, а вовне не было ничего. Ты, только ты не покидала меня, будучи частью моего существа. Что же до других, то все они, даже наша дочь – твоя и моя дочь, – были лишь образами, картинками людей, и я желал избавиться от них, желал видеть твоё тело и слышать твоё бьющееся сердце. Столько зла выросло тогда во мне, что даже стыд покинул меня, моя воля умерла. Нет, теперь я желал жить – и чтобы были только ты и я. И смерть казалась мне ненавистной, а все дела – пустыми и глупыми.
Куда делись тогда моя слава, моя счастливая жизнь, мои надежды на ежедневно нарождающиеся и никогда не умирающие новые дни? Где же тогда была жизнь? Где был Тиодольф, который жил когда-то?
Но теперь всё опять переменилось. Я никогда не любил тебя так крепко, как сейчас. Горе моё из-за того, что мы должны расстаться, велико. Боль расставания терзает мою душу. Но теперь я вновь Тиодольф Могучий, и в сердце моём есть место для радости. Посмотри же на меня, Солнце Леса, посмотри на меня! Любимая, скажи мне, не прекрасен ли я красотой воина, защитника своего народа? Разве не приятен мой голос, разве на устах моих не играет улыбка, разве не сияют мои глаза? Посмотри же, как тверда моя рука, служащая народу! Ведь мои глаза теперь прояснились, и я вижу своих родичей такими, какие они есть, вижу их желание жить, вижу их презрение к смерти. Я тот, кем они сделали меня. А потому теперь мы вместе с ними сразимся за грядущие славные дни: зимнюю охоту, летний посев, летний сенокос, осенний сбор урожая, счастливый отдых зимой, солнцеворот с воспоминаниями об отцах и надеждой на грядущее. Пусть же теперь те, кто помог мне, попросят меня помочь им! Пусть же теперь те, кто оживил меня, попросят меня умереть!
Ведь хотя ты и говоришь, что я не их крови даже по усыновлению, мне это безразлично. Я жил с ними, ел с ними, пил с ними, трудился с ними, вёл их в битвы, где на каждом шагу – ранения и смерть. Они – мои, и я – их. А через них я един со всей землёй, со всеми её родами, даже с родами наших врагов, которых я убью сегодня своей рукой, своим клинком!
А потому я больше не возьму с собой в битву кольчугу, хотя, возможно, это будет последняя битва. Я буду жить, и смерть не одолеет меня.
Посмотри, разве это не Тиодольф, которого ты любила? Не ребёнок, оставленный богами взамен похищенного, не муж, которому доверяют, друг Земли, податель жизни, покоритель смерти?»
Тиодольф бросился в объятия Солнца Леса, прижал её к своей груди и приласкал. Эти ласки пробудили в ней горько-сладкую радость, и она зарыдала: «Помни, прошу тебя, помни это, когда я оставлю тебя!»
Когда же они выпустили друг друга из объятий, лицо её вновь стало безмятежным, правда, на нём ещё блестели слёзы. Солнце Леса сказала: «Тиодольф, ты говорил, что желал бы просить у меня прощения, если бы причинил мне зло. Простишь ли ты то зло, что я причинила тебе?»
«Прощу, – ответил воин. – Я простил бы, и если бы мы оба должны были жить, тем более прощу, когда занимается заря того дня, в который мы должны расстаться. Что же ты совершила?»
«Я солгала тебе, когда сказала, что на кольчуге нет злого проклятья. Я сделала это ради спасения твоей жизни».
Тиодольф ласково коснулся щеки Солнца Леса и, улыбаясь, ответил: «Такова воля богов, ибо они не знают людских сердец. Расскажи мне теперь всю правду о ней».
И Солнце Леса поведала следующее:
