прощальным подарком. Он принял ее с благодарностью, с ней и сел в обоз, закинув мешок с малой поклажей, ловко вскарабкался на телегу – пока заживали рубцы на его истерзанном теле, он понемногу научился передвигаться на руках.
Флоренция встретила его февральской пасмурной погодой. Покосившийся от времени дом, где он не был без малого десять лет с тех пор, как умерла мать, теперь принадлежал ее кузену, его здесь не ждали. Немного поворчав на незваного гостя, старик ушел спать, кивнув ему на сундук в кухне, мол, ночуй, так и быть. Зачерпнув солдатской кружкой воды из деревянной бочки здесь, в кухонном углу, на том же месте, как всегда, как было при матери, он с наслаждением выпил ее до последней капли, потом взобрался на сундук и заснул, сунув под голову свой мешок.
Пиноккио знал о том, что мать, доведенная нуждой до крайности, отписала дом двоюродному брату, который согласился оставить свой домишко в Пизе и переехать к ней, уже смертельно больной, чтобы хоть как-то облегчить ее последние дни. Когда Санчес вернулся в полк после похорон и рассказал об этом Антонио, тот, гордящийся своим дальним родством с каким-то важным судьей, с ходу заявил, что дарственная может быть и незаконной, ссылался на какой-то кодекс, настаивал, умничал. (Кодекс Наполеона 1804 года введен в действие на территории Тосканы в 1809 году Согласно положениям о дарении, при живом законном ребенке дарить было можно не более половины имущества). Да что с этим сделаешь!
Не прошло и недели, как он оказался на улице – дядя выставил его за порог. Тот день выдался относительно теплым, и он медленно ехал мимо домов, чувствуя, как согревается под скупыми солнечными лучами. Люди шарахались в сторону от его скрипучей тележки, женщины вскрикивали от ужаса, если их взгляд падал на его обезображенное лицо. Он ехал мимо соседских домов, понемногу узнавая улицу своей давней юности. Вот и дом Франчески! Пиноккио подъехал к двери и отчаянно громко постучал. Дверь открыли не сразу. Перед ним стоял незнакомый мужчина с всклокоченными седыми волосами, одетый как ремесленник, в большом промасленном кожаном фартуке с ярко-зеленым, побитым молью шарфом на худой жилистой шее, взгляд его выражал удивленную заинтересованность. Впервые после падения со злополучной скалы наш калека не увидел тени отвращения в глазах человека, смотревшего на него.
– Я ищу Франческу. Она здесь? – сглотнув подступивший к горлу комок, спросил человечек на тележке.
– Франческа здесь не живет уже давно, она переехала в Неаполь, – спокойно ответил синьор в дверях. – Я купил этот дом. А вы, собственно, кем будете, синьор?
– Я – Пиноккио Санчес, – пришлось сглотнуть еще раз, – никто никогда не обращался к нему «синьор».
– У вас испанские корни?
– Мой прадед по отцу воевал в испанской кампании, так мне говорила мать, – вновь удивился, – обычно никто не интересовался его фамильным именем, так непохожим на распространенные итальянские Эспозито или Феррари.
– Что же мы стоим на пороге! – Мастер засуетился, – Заходите, м-м-м… заезжайте внутрь, выпьем вина, поболтаем!
Удивленный и даже настороженный таким радушным приемом Санчес решил принять приглашение: все равно ему некуда податься.
Карло Бестульджи приехал во Флоренцию с Сицилии. Поговаривали, что он скрывается от каких-то преследователей, бандитов или кредиторов, а, быть может, от бандитов, которых наняли кредиторы. Его появление в бедной части города не осталось без внимания – повозка Карло была завалена инструментами, разными железками, гигантскими пружинами и проволокой, – весь этот хлам звякал в такт шага уставшей от тяжелого груза лошади, он шел рядом с широкой улыбкой на заросшем щетиной лице. Поначалу люди подумали, что Бестульджи кузнец, потом решили, что вероятнее всего – колдун – по ночам из старого дома были слышны странные звуки: скрежет, стук, свист и какие-то стоны. По округе растеклись слухи, что он мастерит страшных кукол, а потом вызывает темные силы и пытается с их помощью оживить своих монстров. Соседи обходили нехороший дом, истово крестясь и умоляя Деву Марию не допустить, чтобы колдун Карло и его чудища завладели их душами и их домами. Жалобы дошли до архиепископа, и дом Карло подвергли обыску, однако ничего предосудительного найдено не было, только обычная утварь, инструменты, и несколько кукол, как и положено – неподвижных.
Но день настал, и кукла ожила. Теплым весенним днем дверь дома Бестульджи распахнулась, и на улицу вышел Пиноккио – маленькое страшилище, получеловек: он передвигался на коротких ногах, ниже колен они были деревянными и, что самое удивительное, у него был деревянный нос! Ступая шаткими деревяшками со скрытым от глаз пружинным механизмом, он широко расставил руки, балансируя что было сил, но на его лице была широкая победная улыбка – Пиноккио Санчес снова мог ходить!
Вокруг него постепенно собралась толпа взволнованных зевак, они кричали и судачили о том, как все же удалось этому Бестульджи оживить одну из своих кукол. Нищий мальчишка кинул в ходячую куклу камень. Его подельники – стайка таких же беспризорных побирушек в лохмотьях – подхватили, и в Пиноккио посыпался град камней. Он потерял равновесие и упал, больно ударившись плечом о мостовую.
– Ах, ты, каналья! – возникший тут же Карло схватил зачинщика за маленькое ухо, тот скривил рот и заскулил: «Синьор, синьор, отпустите меня, больно, а-а-а!»
Выпустив из крепких длинных пальцев покрасневшее ухо сорванца и не обращая внимания на недобрые выкрики из толпы, Карло помог Пиноккио подняться.
– Вот попадитесь мне, сделаю из вас кукол! – грозно нахмурив брови, прорычал Бестульджи мальчишкам, с визгом бросившимся в рассыпную. Понемногу стали расходиться и зеваки, продолжая оглядываться и шушукаться о ходячей кукле Карло. Беспризорники, подобно серым пронырам воробьям, снова сбились в стайку неподалеку и, как ни в чем не бывало, побежали по улице в сторону площади с криками: «Все на представление! Фургон приехал, мы
