видели, видели!» Люди выходили из домов, направляясь к площади, куда из соседних улочек подобно ручьям после обильного дождя уже стекалась публика.
Появление театрального фургона было большим событием для жителей города. Оно означало, что несколько дней, а если повезет – пару недель в городе будет праздник. Представления шли до самого вечера, актеры – куклы из сундуков странствующего театра – рассказывали собравшимся историю войн Карла Великого с сарацинами, разыгрывали сценки о военных и любовных подвигах рыцарей его свиты и о странствиях паладинов с нескончаемыми приключениями, где на их пути встречались феи и волшебники, драконы и великаны. И каждый раз спектакль обрывался на полуслове, чтобы на следующий день заинтригованный зритель снова пришел на площадь и заплатил пару монет за продолжение зрелища.
И вот он, большой разноцветный фургон – символ праздника – стоит в центре площади напротив Старого рынка. Зажиточные горожане в красном и синем дорогом платье с золотой тесьмой и их дамы в парчовых и шелковых нарядах с жемчугом и перьями в прическах сидят на балконах и в ложах форума на недосягаемой высоте, откуда им превосходно видно всю площадь. Господа победнее, ремесленники, простой люд собираются около яркого фургона, предвкушая зрелище; здесь же снуют попрошайки, карманные воришки и гадалки всех мастей. Народ ожидает начала представления. Дети, всегда первыми реагирующие на тоску длительного ожидания, начинают понемногу хныкать, – и те румяные и сытые, что счастливо сидят с родителями и служанками наверху, и те большей частью бледные, тощие и чумазые, что здесь, внизу. В шумной толпе, рядом с Карло, Пиноккио изо всех сил старался вытянуть шею, чтобы хоть что-то разглядеть. Карло подмигнул ему, достал из кармана какую-то металлическую штуку и, ловко скрутив ее, соорудил небольшую подставку под ноги своему приятелю, помог взобраться, – теперь они почти сравнялись, и Пиноккио увидел фургон, стенка которого вдруг разъехалась и из образовавшегося большого – во всю ширину – отверстия выскочил человек, его было видно по пояс, громко задудел в охотничий рожок, привлекая внимание публики, и зычным голосом, чеканя каждый слог, прокричал:
– Рагацци, бамбини, синьорины, синьоры! Театр кукол Джузеппе Манджафоко открывает свои представления комедией «Обманутые мужья». Впервые вы увидите в нашем балагане burattino marionetta!
Пиноккио улыбнулся. Он уже был знаком с этой чудо-куклой. Арлекин, почти с него ростом, приводился в движение нитями и металлической проволокой, и с небольшого расстояния казалось, что Арлекин двигается самостоятельно. Куклу сделал Карло, его спаситель.
В тот день, когда он постучал в дом Карло Бестульджи в поисках Франчески, они пили вино, долго разговаривали обо всем, о чем могут говорить одинокие люди, привыкшие к своему одиночеству: о надеждах юности, об испытаниях, о Боге. Пиноккио поведал гостеприимному старику о своих несчастьях, о том, что думает покончить со всем разом – найти колодец и прыгнуть, чтобы не мучиться и не унижаться, выпрашивая милостыню. Карло выслушал исповедь внимательно. Когда Санчес закончил говорить, воцарилась тишина, казалось, мир вокруг замер в ожидании какого-то важного решения, от которого зависит многое, очень многое. Наконец, Карло тряхнул своими пепельными кудрями и сказал:
– Дружище, давай-ка я тебе кое-что покажу!
Он вышел ненадолго из крохотной кухни, а вернулся с большой куклой, состоявшей из фрагментов, соединенных шнурком. Костюма еще не было, Арлекин был голым. На ступне виднелось клеймо с именем мастера – «Карло Бестульджи». Большую голову венчал шутовской колпак с тремя бубенцами, из-под него торчал рыжий, задорный вихор из пакли, глаза – злые, навыкате смотрели открыто и упрямо, алый рот ухмылялся не по-доброму, нос – горбатый, хищный. Санчес вздохнул. Глядя на марионетку, он испытал жгучую зависть. Его собственное уродство было безысходным.
– Нравится? – спросил Карло вкрадчиво.
– Да, особенно нос. У меня тоже когда-то такой был… – вновь вздохнул Санчес.
– Хочешь, я попробую и тебе такой приладить? – вдруг спросил Карло.
– Как это?.. – оторопел наш несчастный.
– Да запросто! Если, конечно, ты выдержишь боль.
Муки последующих двух недель он не забудет никогда –
запах паленой человеческой кости, вибрацию и жжение сверла в ногах и в черепе. Но результат был просто ошеломительным! У инвалида Пиноккио появились ноги и нос, большой, горбатый, как у приятеля-Арлекина. Этот гладкий, легкий протез почти не доставлял ему неудобства, но зато надежно закрыл ужасные ноздри-дыры, делавшие Санчеса похожим на мертвеца. Еще десять дней ушло на то, чтобы боль начала стихать, и он стал учиться ходить понемногу на этих новых ногах-пружинах, стараясь удерживать равновесие, и постепенно у него стало получаться – радости не было границ! Он заплатил Карло почти все деньги, что у него были, но то, что он получил, того стоило. Впрочем, самое важное было впереди.
Вечером накануне того дня, когда Пиноккио Санчес вышел из дома мастера Бестульджи, их навестил директор театра кукол весельчак Манджафоко. Он давно знал Карло, они дружили еще на Сицилии, откуда оба были родом. Там Джузеппе Манджафоко поступил в знаменитый Сицилийский театр кукол – Teatro dei burattini, где прославился умением виртуозно управлять самыми популярными перчаточными куклами-клоунами – горбуны Пульчинелла и Пульчинелло вертелись на его пальцах как заведенные, дрались, ругались, обнимались, попискивая тонкими голосами, – мастеру Манджафоко даже пиветта не требовалась, – гениальный артист говорил кукольным голосом без каких-либо приспособлений.
Манджафоко – толстяк с живыми смеющимися глазами, с волосатыми мускулистыми руками, с удовольствием уплетал любимое блюдо бедняков – чесночные кростини с большой тарелки, запивая кушанье разбавленным вином. Его театр-балаган приехал во Флоренцию дать пару десятков
