понять, что бессознательных пациентов лучше привязывать, а то мало ли…
– Пора бы. – Улыбка на его лице блекнет. Он тяжело вздыхает, и я понимаю, что он не знает, как бы перейти к плохим новостям.
– Мне не повезло так, как Берту, и во время бури я все-таки попала под воздействие процина, – начинаю я за него. – Судя по кровотечению, процин успел подействовать на мозг.
Константин молча кивает.
– Ко мне вернулось нормальное зрение, – продолжаю я, – значит, процин из организма уже выведен. И, так как я все еще могу говорить, силентом я стать не успела. Тогда что со мной не так, доктор?
Вздыхая, Константин подходит к аппарату, к которому ведут провода от закрепленных на моей голове электродов. Взглянув на дисплей, он вновь тянется ко мне, чтобы поправить электроды еще раз. Но, кажется, на дисплее ничего не меняется, и брови Константина поднимаются в удивлении.
– Не может быть, – бормочет он, переводя взгляд на меня. – Как ты себя чувствуешь? – осторожно спрашивает он.
– Небольшая слабость, только и всего… Ай! – восклицаю я, когда Константин награждает меня болезненным щипком. – Это еще зачем?
Но доктор не отвечает. Вернувшись к дисплею, он наблюдает за ним в течение пары минут.
– Что со мной не так? – настойчиво повторяю я свой вопрос.
– В том-то и дело. – Голос доктора звучит глухо. – Понятия не имею. – Он поднимает взгляд. – Я не знаю, насколько большую дозу процина ты успела получить, и не могу понять,
– И… что это значит? – спрашиваю я растерянно.
– Я ничего не понимаю. – Вновь тяжело вздохнув, Константин разводит руками. – Ты… ты как будто все еще спишь.
Сутки наблюдения ничего не проясняют: мозговые ритмы не меняются, а Константин все так же не может понять, как подобное вообще возможно. Но он все-таки соглашается отпустить меня из медблока – после того, как я клятвенно заверяю его, что буду носить, не снимая, наушники из набора для рендера, чтобы он хоть как-то мог отслеживать состояние мозга. Доктор сильно встревожен, хоть и пытается это скрыть; мне же причины его тревоги не совсем понятны, так как я не чувствую ничего необычного.
Но эта тревога передается мне вместе с его словами о том, что могут вернуться галлюцинации. Доктор настаивает, чтобы отряд присматривал за мной, требуя не оставлять меня надолго в одиночестве.
Вот только мне и не придется.
Лишь когда на пороге медблока возникают два помощника Справедливости, которые пришли, чтобы защелкнуть на мне наручники и сопроводить на уровень полицейского отделения Корпуса, я вспоминаю о том, что произошло на поверхности.
Список моих прегрешений, по возрастающей степени тяжести:
1. Задержала эвакуацию.
2. Ослушалась прямого приказа.
3. Напала на капрала.
4. Угрожала смертью другому курсанту.
5. Грозилась оставить капрала и трех курсантов спящими на поверхности, и, так как мне было известно об ухудшении погодных условий, это также приравнивается к угрозе смертью.
Происходящее совсем не походит на допрос. Меня даже не спрашивают о случившемся, нет; незнакомый капрал с белой нашивкой на рукаве разъясняет мне причины для каждого пункта обвинения, рассказывая о случившемся так долго и нудно, словно меня там вовсе и не было, а второй помощник Справедливости лишь молча кивает почти на каждое его слово.
Они не собираются меня отпускать. Все то время, что будет идти следствие, мне предстоит провести в изоляторе Справедливости, о чем в конце своего монолога сообщает нудный капрал.
Но вдруг в допросной появляется запыхавшаяся Солара, которая с ходу заявляет о нарушении в процедуре проведения допроса: оказывается, меня не могут допрашивать в ее отсутствие. Увидев наручники на моих руках, она громко возмущается, добиваясь того, что их с меня снимают.
«Она не преступник!» – в запале кричит Солара. – «Вы не можете судить ее за то, что она спасла человека!»
О, они могут. Еще как могут и будут.
Солара не в силах освободить меня от судебного разбирательства, но кое-что ей все-таки удается: она избавляет меня от необходимости сидеть в изоляторе Справедливости по соседству с человеком, который пытался меня убить. Она выбивает для меня разрешение вернуться в казармы, для выдачи которого, помимо нее, за меня поручились еще три капрала: Валентина, Линкольн, что было неожиданно, и, что оказалось
