#Поколение справедливости

нуждается в спасении, девушка, бегущая без оглядки…

– Ты что-то путаешь, – перебивает меня Константин, скептически хмыкнув. – Дева в беде? Уж прости, но это последнее, что может ассоциироваться с таким человеком, как ты. – Доктор тоже прикладывается к бутылке. – Ты сильная, и Виктор всегда видел это в тебе. Он уважал эту силу и восхищался ею.

– Одно другому не мешает. – Я пожимаю плечами. – И потом, приходя на помощь кому-то сильному, ты будто разделяешь с ним его силу и сам чувствуешь себя гораздо сильнее, чем прежде… Ты не подумай, – добавляю я быстро, – я благодарна Виктору за все, что он для меня сделал, ведь без него я бы сейчас здесь не сидела, но…

– Но тебе кажется, что он делал это больше для себя, нежели для тебя? – Эти слова заставляют меня нахмуриться.

– Звучит, будто Виктор – законченный эгоист, но это не так. Он хороший человек.

– Все мы эгоисты, – возражает Константин, разводя руками. – В основе едва ли не абсолютного большинства поступков лежит эгоизм.

А ведь если так подумать…

– Ты сказал, – медленно говорю я, – что Виктор восхищался моей силой. – Перевожу взгляд на доктора. – Он ведь наблюдал за мной, когда я еще была Смотрителем. Он видел, как тяжело мне приходится, и восхищался тем, как мне удается со всем справляться. Он восхищался, а ведь мог остановить все это. Близнецы уже тогда были не последними людьми в Корпусе, а исследование Большого зала и вовсе курировалось лично Министром. Виктор знал, что творится у Смотрителей, и мог помочь нам, сказав всего лишь пару слов Министру, но… – Я тоже развожу руками. – Он ничего не сделал; он… он просто продолжил восхищаться.

– А ты хороша. – Константин расслабленно улыбается. – Дорогой Виктор, – начинает он писклявым, манерным голосом, – ты, конечно же, не раз спасал мою жизнь, но этого как-то… маловато. Кажется, ты все же недостаточно старался помочь мне, дорогой командор Виктор.

– Перестань. – Я пихаю его в бок. – Ты же сам столкнул меня на эту дорожку.

Доктор тяжело вздыхает.

– Значит… Бертрам? – спрашивает он, глядя на меня.

Как он?..

– Ну конечно, кто же еще. – Константин расплывается в еще более широкой улыбке, наблюдая за моим недоумением. – Ведь это о нем ты спросила в первую очередь, еще даже толком не очнувшись.

– Это было дважды, – напоминаю я. – И оба раза я могла погибнуть, спасая его. Вполне логично, что в первую очередь мне хотелось знать, что я рисковала не напрасно.

– Ты вряд ли стала бы рисковать собой, будь он тебе безразличен, – говорит Константин, покачивая головой.

– В первый раз я спасала друга. – Я невольно хмыкаю. – Ты ведь помнишь, что ему тогда было всего лишь девять?

– Но ко второму разу все изменилось? – Улыбка исчезла с лица доктора, и теперь его голос звучит серьезно.

– Я… Черт, я даже не знаю, когда это случилось. – Я опускаю взгляд на свои руки. – Более того, я даже не сразу поняла, что именно случилось. Просто… Там, наверху, на Луче… – Ужас пережитого вновь напоминает о себе, сжимая горло. – Первый прекардиальный удар не сработал, и тогда… Берт лежит, а я смотрю на него и осознаю, что если он сейчас не очнется, если мне не удастся вернуть его, то… То я останусь вместе с ним, – выговариваю я, закрывая глаза, чтобы скрыть навернувшиеся слезы. – Я бы не смогла покинуть Берта, не смогла бы уйти. В тот момент жизнь, собственная жизнь потеряла для меня значение, я поняла это только сейчас, и… И мне страшно, – выдыхаю я. – Мне страшно от того, на что способны мои чувства к Берту. Сейчас, когда я думаю о том, что случилось наверху, меня пугает то, что я могла сделать. Я пошла против своих, и я… я была готова зайти так далеко, как потребуется.

– Любовь способна подчинить себе все остальное, – слышится рядом со мной тихий голос Константина.

Я открываю глаза. Он сидит, бездумно уставившись на бутылку в своих руках.

– Больше похоже на зависимость, – замечаю я.

– О, между ними очень тонкая грань. Когда-то я верил, что мне удается на ней балансировать, – Константин усмехается, – но если посмотреть правде в глаза… Я даже не стал интересоваться, каким диагнозом меня в свое время наградила Амалия. Так звали мозгоправа, – поясняет он. – Я знаю лишь то, что мне очень тяжело находиться за пределами своего маленького мирка, – он обводит руками медблок, – что был выстроен мною по собственным правилам. Когда я был в Корпусе, Кондор как-то показывал нам модифицированную светошумовую гранату, и ему вдруг захотелось, чтобы мы ощутили ее действие на себе. На столе стоял стеклянный стакан, который с началом воздействия звука задребезжал, а потом рассыпался мельчайшими осколками. Это… это то, на что похожа моя жизнь, то, как я чувствую себя, – дребезжащий стакан, что вот-вот лопнет, не выдержав напора звуковой волны. Терапия Амалии приглушала этот звук, как и стаб, а Линкольн… С ней ко мне приходит тишина.

– Поэтому ты смог сойти со стаба?

– Не совсем. – Отпив из бутылки, Константин передает ее мне. – От стаба пришлось отказаться, когда Линкольн пошла в Корпус. Если с ней что-то случится, если вдруг ей потребуется срочная операция, тонкости которой мне неизвестны, то придется обратиться к опыту Терраполиса, а под стабом в