#Поколение справедливости

длительный рендер не войдешь. Линкольн… – Константин запрокидывает голову, глядя куда-то в потолок. – Она всегда была только моим пациентом. После пожара, когда ее привезли к нам в медблок, дядя был занят другими пострадавшими, и я начал без него, а он потом подошел, чтобы сказать, что это напрасная трата времени и лекарств, что с такими ожогами не выживают, и я лишь продлеваю ее муки. Тогда я впервые накричал на него. – Губы Константина трогает слабая улыбка. – Я выхаживал ее больше года, но все мои усилия были бы напрасными, если бы не сама Линкольн, которая так отчаянно цеплялась за жизнь… Выйдя из медикаментозной комы, она не могла говорить из-за оборванного процесса Ускорения. Она молчала, но я видел ее глаза, такие невероятно живые глаза; и я понимал, что все было не напрасно. Она тогда сжала мою руку, будто пытаясь выразить благодарность, и… Я разрыдался, как ребенок. Со временем она заговорила, встала на ноги, и сложнее всего мне было отпустить ее, ведь я знал, какая она хрупкая, и боялся, что она не выживет за пределами медблока… боялся, что без нее уже не выживу я. И знаешь, почему я никогда не скажу Линкольн о том, что чувствую к ней? – Константин переводит взгляд на меня. – Рациональная часть меня, та часть, которая удерживает меня на плаву, – она понимает, что я нуждаюсь в Линкольн гораздо больше, чем она во мне. Такие отношения заранее обречены.

В последней фразе звучит такая сильная тоска, что у меня появляется желание хоть как-то ободрить Константина.

– Некто очень, очень умный, – медленно начинаю я, невольно улыбаясь, – однажды посоветовал мне не додумывать за других и тем более не принимать никаких решений, опираясь на эти выводы. Проще говоря, – я поворачиваюсь к Константину, – ты не можешь знать наверняка, какими были бы чувства Линкольн; не можешь знать, какой она стала бы рядом с тобой.

– Я не хочу знать, кем стану, если вдруг она исчезнет из моей жизни, – говорит он, отводя взгляд.

Перед глазами все немного плывет, и я вновь закрываю их, прислушиваясь к мерному тиканью часов.

Берт ведь чуть было не исчез, – и это то, что теперь снится мне каждую ночь. Просыпаясь поутру, я не помнила ничего, кроме темноты, и поэтому мне казалось, будто я ничего и не видела; но потом я поняла, что эта темнота и была моим сном.

Сном, в котором я с закрытыми глазами лежу на бетонном полу. Я не открываю их, потому что тогда увижу Берта, который лежит рядом со мной.

Это сон, в котором я знаю, что он мертв.

И я знаю, что, если мне опять доведется услышать крик боли, я вновь вернусь в эту темноту.

Часть седьмая Статус: почетный гость

#Глава 1

– Красивое платье, – замечает Электо, когда я прикрываю за собой дверь. – Тебе идет.

– Сегодня в Корпусе праздник, – поясняю я, нерешительно переступая с ноги на ногу. Вопреки угрозам Валентины, туфли, несмотря на непривычно высокий каблук, пока что кажутся довольно удобными.

– Я не отниму у тебя много времени. – Ее улыбка выходит грустной. – Садись, – говорит она, когда я прохожу внутрь.

Кивнув, я занимаю кресло у интерфейсного стола.

– Зачем оно здесь? – вдруг вырывается у меня. – Для кого здесь это кресло, все эти экраны?

Электо поворачивается ко мне, обводя взглядом выключенные экраны.

– Для наблюдателя, который должен был следить за моим состоянием. Я наблюдала за людьми, а люди наблюдали за мной. Мне не сразу удалось завоевать их доверие. – Она прерывисто вздыхает. – Поначалу многие, очень многие… боялись меня. Поэтому им важно было знать, что меня можно контролировать.

– А это действительно так? – спрашиваю я, но Электо не отвечает.

– На тебе надеты наушники для рендера, – вместо этого говорит она.

– Но… – я собираюсь сказать, что мне сейчас лучше не использовать рендер, но вовремя останавливаю себя. Кажется, Электо рассчитывает, что я войду в рендер вместе с ней, и, если только так я могу узнать правду…

– Я же вижу твой профиль, забыла? – Она усмехается. – Доктор запретил тебе рендер, но… Мы используем кое-что другое.

По ее просьбе я откидываюсь на кресле и, бросив взгляд на время, закрываю глаза.

– Как это работает? – все же решаю поинтересоваться я.

– Прямая нейросвязь, – поясняет Электо. – Ее придумали для того, чтобы пациенты, находящиеся в коме, могли хоть как-то общаться со своими близкими…

– И ею невозможно пользоваться без твоих систем, – заканчиваю я.

Пожалуй, это даже хорошо. Кто знает, какой способ применения могли бы найти для подобной технологии наши ученые со своей тягой к рискованным экспериментам…

Вдруг в помещении вспыхивает яркий свет, ослепляющий даже сквозь опущенные веки, и я заслоняюсь ладонью. Яркость света постепенно уменьшается, и, подождав несколько секунд, я осторожно опускаю ладонь и открываю глаза.

Белый свет. Меня окружает океан белого света, белоснежная пустота, что не имеет ни начала, ни конца. Я будто бы стою на чем-то, а будто и нет, –