Кондор недоверчиво хмыкает, явно не веря моим словам.
– От кого же тогда ты могла перенять манеру боя? Она ведь не стала хуже из-за простоя в тренировках, нет, она теперь другая… Другим стал сам характер движения. Все те же приемы, но комбинируешь ты их уже иначе – никогда еще не видел у тебя такой стремительно-агрессивной защиты. – Он скрещивает руки на груди. – Как же ты можешь объяснить то, что я вижу теперь? Как ты объясняешь это самой себе?
– Может, стоить продолжить тренировку? – выпаливаю я, на что Кондор реагирует поднятой бровью.
– Вижу, ответ у тебя уже есть. – Он, как и всегда, проницателен. – Но делиться ты им почему-то не хочешь.
– Не думаю, что вы захотите это слушать, – вздохнув, честно признаюсь я. – Я… я ведь не умею говорить так, как вы; говорить о чем-то важном… Мне приходится перебрать слишком много пустых и глупых слов, чтобы найти нужные.
– Разве не в этом заключается искренность? – Кондор невесело улыбается. – С возвращением Бенедикта в моем окружении ее с каждым днем становится все меньше и меньше. – Он тяжело вздыхает. – Со всех сторон меня обложил, гад ползучий…
Я опускаю взгляд, прислушиваясь к себе. Кажется, мысль о том, чтобы поделиться тем, что творится в моей голове, больше не вызывает такого волнения, как при разговоре с Виктором; почему-то я не боюсь того, что Кондор может как-то неправильно меня понять или же начать думать обо мне хуже, чем прежде… Хорошо это или плохо?
– Настаивать не буду, – слышу я голос Кондора, но, даже не видя его лица, я знаю, чувствую, что мое молчание его все-таки задело.
– Мне кажется… – начинаю я, садясь на скамью, где лежат мои вещи. Кондор присаживается рядом. – Все, что есть в человеке, напрямую зависит от того, что происходит здесь. – Я постукиваю пальцем по виску. – Отсюда начинаются все изменения, и… – замолкаю, вдруг потеряв мысль.
Дежавю. У меня уже был важный разговор с Кондором на этой же скамье, но теперь мы поменялись местами.
И именно сейчас я наконец-то осознаю, что Берт был прав, что я – человек Кондора, окончательно и бесповоротно.
– Продолжай, – слышу я голос Стратега. – Что же подтолкнуло тебя к изменениям?
– Изменения не всегда начинаются с толчка, – медленно говорю я. – На самом деле… мне кажется, что человек меняется с каждым прожитым днем. Каждое событие, даже каждая мысль оставляет свой след. Вот, например, вы – вы уже не тот человек, каким были вчера, нет, вы изменились, пусть даже произошедшие изменения мизерны и незаметны. Но некоторые события оставляют ощутимый след, переворачивая все мысли и чувства, и… И мое падение на тренировке могло бы послужить таким толчком, но этого не случилось. Это событие не изменило меня, но подарило возможность осознать и принять те изменения, которые
Кондор слушает меня с таким вниманием, что мне становится неловко из-за сумбурности своих слов. Ему и правда
– Вы когда-нибудь замечали, что доктор Константин порой говорит о своих пациентах, как о чем-то неживом, как о… сломанных механизмах?
– По-моему, он говорит так обо всем. – В голосе Кондора звучит легкая усмешка.
– Я была сломанной, оказавшись в медблоке. – Я убираю руки, продолжая смотреть перед собой. – Берт… Он тоже был сломан, и поэтому решился пойти на Ускорение, чтобы собрать себя заново, заменив все, что сломалось, деталями из другого, очень похожего механизма. Он усовершенствовал себя, усложнил свою конструкцию – и все детали встали на свои места. Но со мной все было иначе, ведь внутри меня было так много разных деталей, что некоторые казались лишними, неуместными, они все никак не хотели встраиваться в механизм, но избавляться от них я не могла, да и не хотела… В то же время чего-то не хватало, какие-то важные детали отсутствовали, может, их даже никогда и не было… Такой механизм нельзя пересобрать, – я чувствую, как в уголках глаз почему-то начинает пощипывать, – но можно переплавить. Все та же сумма компонентов, но совершенно новая форма; я осталась прежней, но в то же время стала чем-то иным. Больше никаких лишних деталей и никаких пустот – все слилось воедино, все встало на свои места… Оказавшись в медблоке, я смогла увидеть, осознать и принять все те изменения, что накопились внутри меня за то время, что я не прислушивалась к себе.
Бросив взгляд на Кондора, я вижу на его лице задумчивость.
– Извините. Я же предупреждала, – я невольно улыбаюсь, – слишком много слов.
– Но ни одно из них не было пустым. – Кондор пристально смотрит на меня. – Хорошие слова, пташка. Хорошо говоришь, складно. – Опуская взгляд, он легко усмехается, и в этой усмешке нет ни капли той саркастичной, язвительной кривизны, которая обычно ей присуща. – Вот, еще одним камнем на душе полегчало, – замечает Стратег. – Я ведь знаю, на что способна изоляция, поэтому думал, что после того, как я не смог отозвать приказ, закрывший тебя в медблоке… Ты и разговаривать-то со мной не пожелаешь.
Я смотрю на Кондора, с трудом сдерживая прерывистый вздох, который рвется из груди, вновь задаваясь вопросом: с какой же тяжестью на душе ему приходится жить? Сколько их, этих камней?
– То, что ты сейчас сказала… Это действительно может быть объяснением – если ты стала иначе воспринимать себя и все то, что тебя окружает, то и манера боя не могла остаться прежней, – заключает Кондор, поднимаясь со скамьи.
Вот как Кондору это удается? Только что он уместил в одну фразу то, для чего я так и не смогла найти слова.
