Говорили, это заклятие помогает увидеть тех, кого любишь. Но Машка рассудила, что любовь и ненависть – разные фантики одной и той же конфетки. И если ты страстно желаешь найти кого-то, какая зеркалу разница, зачем? Она пыталась выследить Белоснежку уже раз двадцать, и пусть пока ничего не получалось – Кроук сказал, горы дроу защищают от подобного, – Машка пробовала снова и снова, надеясь поймать момент, когда треклятый очкарик всё- таки покажет нос на поверхность.
И теперь, когда зеркало заволоклось перламутровой дымкой, явив взгляду яркую картинку, даже не сразу осознала: наконец получилось.
Айвентирри Машка узнала сразу. Заезжала туда, когда они с Кроуком мотались убивать василисков в болотах. Ничё городок, красивый, и от Солэна всего-то час езды… земной час, не местный. Машка даже не поленилась сделать крюк на обратном пути, чтобы там заночевать. А вот Белоснежку узнать удалось не сразу: сперва Машка разглядела знакомого светловолосого мужика-колдуна, а следом долго вглядывалась в девчонку, цеплявшуюся за его руку, вышагивающую рядом с ним. В отпадном платье и моднявом плащике, прятавшую лицо за какой-то голубой хренью вроде фаты.
Но, оценив рост гнома, доскообразную фигуру и длинные тёмные волосёшки, поняла – таки Белоснежка.
Вот эта разнаряженная фифа. В Айвентирри, на празднике светлых. За ручку с милым блондином. Сперва зацапала парня, который обязан был принадлежать Машке, а теперь…
Она вскочила, как ошпаренная – и, сорвавшись с места, в чём была, выскочила из дома.
Чтобы в этой сказке злая Белоснежка жила долго и счастливо? Да только через её, Машкин, труп. Не должна. Не заслужила. Не будет.
Не будет, не будет,
А вскоре та, которую в этом мире называли Мэрис, уже пришпоривала свою верную Лапочку и во весь опор мчалась по широкой дороге, светлой ленточкой вившейся среди тёмных полей.
Ночь оставила позади не один час, когда Лод привёл меня на пристань.
Айвентирри строили на реке, и сейчас та медленно несла свои воды во тьму. Ветер нагнал облака, походившие на кружевную вуаль: в ажурные просветы выглядывал месяц, и его серебристые блики рыбками скользили по речной зяби. Мы прошли по пирсу, вдоль которого покачивались лодки. Велев мне подождать в сторонке, Лод подошёл к сторожу, в одиночку распивавшему что-то из объёмной бутыли; обменялся с ним парой слов, вручил пару монет и повёл меня к одной из лодок.
Судёнышко было простым, небольшим, безо всяких изысков. Светлое дерево, пара вёсел, посредине – одна узкая доска-сиденье. Ещё два сиденья, уже шире, у кормы и на носу. Колдун шагнул в лодку первым, потом снял меня с пирса и бережно поставил рядом с собой. Я ожидала, что, отвязав швартовы, он сядет на вёсла, но колдун прошёл мимо и, опустившись прямо на дно лодки, вытянул ноги, прислонившись спиной к сиденью на корме.
– Садись.
Осторожно, приноравливаясь к покачиванию, я приблизилась к нему. Стоило мне расположиться рядом, полулёжа бок о бок с колдуном, как тот лениво шевельнул кистью – и ведомая магией лодка, плавно развернувшись, двинулась к середине реки, рассекая лунную рябь. Замерла там, легла носом по течению, и Лод, опустив ладонь, позволил нам лечь в свободный дрейф.
Интересно, как Лод ей управляет? Ведь нет даже паруса, чтобы направить ветер… но да, логично было предположить, что грести он не будет.
Даже удивительно, как бойко Лод разобрался со швартовами, для человека, никогда не имевшего дела с лодками.
– Всё-таки шум и толпа утомляют. – Заложив руки за голову, Лод откинул русую макушку на сиденье: так, чтобы смотреть в небо.
Сняв поднадоевший шёлковый покров вместе с серебряным обручем, я последовала его примеру. Слушая плеск воды, тихо лижущей борта лодки, и далёкие отзвуки праздника, приглушённые речной гладью, смотрела, как движутся облака – сейчас они казались льдинами, растрескавшимися по весне, плывущими по чёрному океану, в котором мерцают отражённые звёзды.
Никогда не любила смотреть на звёзды. В какой-то момент обязательно вспоминала, что вижу раскалённые газовые шары, бесконечно долго умирающие в вакууме, посреди бескрайней пустоты космоса, мёртвой и ледяной. А следом думала, что в сравнении с ними я – меньше, чем мотылёк, чем муха-однодневка. Бактерия. Ничто. И что все мои проблемы, все мои печали, вся моя жизнь – для вселенной? Она даже не заметит, что меня уже нет, и звёзды всё так же будут светить тем, кто останется на этой земле после меня. Они будут светить даже тогда, когда на этой земле не останется ничего.
Да, созерцание звёзд, это чудесное романтичное занятие, для меня было сродни вглядыванию в бездну по Ницше. И обычно заставляло моё настроение падать куда-то до отметки «безысходность». Но сейчас я видела одно лишь небо, расцвеченное облаками и сияющей пылью. Прекрасное высокое небо – и ничего более.
Неужели просто оттого, что мои пальцы касаются его пальцев?
– А зачем нужны птицы? – спросила я, спасаясь от смущающих мыслей. – Я видела, многие несли игрушечных птиц…
– А, чуть не забыл. – Лод стремительно сел, и лодка плавно качнулась на воде. – Сейчас.
Поднял расправленную ладонь, и на ней появилась птица. Не больше мизинца, словно ожившая хрустальная фигурка, сотканная из нитей пастельно- синего света. Похожая на крохотного ястреба, любопытно клонившая набок маленькую головку.
Она живая?..
