– Арруау!
Лузгавка была уже рядом, я и глазом не успел моргнуть, как она оказалась перед моими лошадьми. Я натянул вожжи, удерживая обезумевших коней. Тулово лузгавки было длиной ярдов в десять. Оно текло, тварь постоянно находилась в движении, и под чешуйчатой кожей лап виднелись сильнейшие мышцы. Пахло от лузгавки кровью и чем-то терпким, словно ее натерли приправами. И никакого зловония. Видать, поэтому ее и прозвали лапочкой.
– Дларма… Эту лапочку почти невозможно убить. Умеет заживлять раны!
– Фатик!
– Тихо, Виджи. Нет… не швыряй в нее фонари!
Лузгавка вдруг остановилась и издала длинный рыгающий звук. И еще несколько. После чего отхаркнула латные рукавицы Маммона Колчека. С костями.
Эх, плакал мой аккредитив для банка Траука. Странно, что кое-чего другого с лузгавкой не происходит. Видимо, еще не время.
Мой учитель театрального мастерства Отли Меррингер не раз говаривал: главный закон пьесы гласит: «Если в первом акте заявлена троллья дубина – в последнем она должна проломить кому-то голову». Так требует искусство пьесы, в которой все элементы должны лежать на своих местах, не выпирать, не быть лишними. Все, что лишнее – должно отсекаться. Однако реальная жизнь – совершенно хаотична. Если я рассказываю вам про латные рукавицы Колчека, да еще говорю, что сам он – профитролль, вы вправе ожидать, что этими самыми рукавицами кулачный боец прибьет как минимум десяток врагов. Увы, реальная жизнь – хаос, где может случиться что угодно. Маммона Колчека убила лузгавка, убила, попробовала на вкус, – и не подавилась. Перчатки не сработали. Дубина провисела впустую. Так и бывает в реальной жизни. И только так. И еще – в жизни совпадения случаются гораздо чаще, чем в пьесах. Уж не знаю, почему.
Лузгавка резко повернулась к нам задом, иглы на ее теле встопорщились. Она метнулась к кракенвагену, по дороге стоптав трех кверлингов.
Кракенваген же выпростал из дыр меж колес длинные кольчатые щупальца цвета индиго, с крючьями на кончиках.
Cracken omnia ectus схлестнулся с Wernae accetilukus feste.
Кверлинги не смотрели на это действо, они устремились к нам – были уверены, очевидно, что кракенваген завалит лапочку и сделает с ней грязное дело. Он – страстный малый! – оплел ее щупальцами и прижал к себе, но лапочка не собиралась отдаваться прямо здесь, в грязи. Она терзала панцирь папочки когтями, скрежет стоял – мое почтение. Папочка выл. Лапочка визжала. Семейная идиллия, да и только.
Кверлинги были уже рядом. За папочку они нисколько не переживали. Не знаю, хотели ли они с нами перемолвиться словечком (возможно, спросить дорогу) или даже напроситься на чай, но молодой чародей, следовавший за их спинами, бросил на меня взгляд, узнал и тут же выпалил краткий приказ на боевом языке.
Татуированные уроды выхватили сабли из складок бурнусов.
Я сграбастал фонарь и метнул им под ноги. Огненное зарево осветило наши лица. Виджи швырнула второй фонарь. Оба броска вышли неудачными. Я помимо воли вспомнил артель «Огнем и мечом», умудрившуюся сжечь нескольких рыцарей на поле Хотта. У гномов Зеренги имелся определенный талант в приготовлении
Олник сориентировался мгновенно – он подал мне меч, а Виджи – шпагу. Оружие, приобретенное в Ирнезе.
– Крессинда, – зычно гаркнул я. – Нанук! Ванко! Сюда! Самантий, держи лошадей нашего фургона! Тулвар, помогай!
Я прыгнул и рубанул сплеча, рассекая грудь ближайшего кверлинга. К счастью, кольчуги у него не было – насколько понимаю, под надежной защитой кракенвагена кольчуги не требовались.
Интересно, сильно ли пахнет внутри кракенвагена, а? Кверлинги и маг разумно покинули нутро ездовой твари, понимая, что бой с лузгавкой выйдет… тряским.
Меня обступили трое, но сбоку рванулась красноватая молния шпаги, и один кверлинг спешно отъехал в нижний мир, получив удар в горло. Моя супруга умеет обращаться с оружием, я бы сказал,
К бою присоединились Нанук и Ванко, вооруженные короткими мечами. Крессинда налетела, как вихрь, размахивая парой кинжалов. Мелькнул Олник, размахивающий топором.
Я рубился с двумя, весьма нетвердо стоя на ногах. Скверно мне было настолько, что я опасался в любой момент потерять сознание, однако при этом реакции мои обострились, видимо, организм, борясь с простудой, решил напоследок порадовать своего владельца подарком.
Папочка и лапочка оглашали теснину жуткими воплями.
Кверлинг выгнулся, когда я проткнул его грудь клинком. Тут же притянул его к себе, загородился от удара напарника, после чего рубанул напарника по шее.
В гуще схватки что-то вопил Олник. Ему зычно подпевала Крессинда. Лошади ржали, волоча фургоны. Тулвар верещал, что не может удержать коней. Самантий трубил о том же. За второй фургон я не опасался, черт с ним, а вот наш, грузовой, не должен был пострадать, и категорически не должен был перевернуться – иначе кусты вангрии пропадут, да и бочонки с моджи могут лопнуть.
Еще один кверлинг двинулся на меня, я отбил удар, пихнул труп навстречу врагу, и, присев, попытался ударить его в брюхо. Кверлинг парировал,
