Их крики перекрыл новый приказ поручика:
– Пулеметчики! На позицию! Прицел четыре, целик два! По мятежникам огонь!
Стоило мятежникам увидеть тупые рыла двух станковых пулеметов, готовых к стрельбе, как среди матросов началась самая настоящая паника. Кто-то кинулся обратно во дворец, другие, выскочив из-за укрытий, кинулись бежать в глубь сада, но пулеметные очереди оборвали их бег, окропив пожухлую траву горячей человеческой кровью, и только несколько человек, укрывшихся за массивной дверью и колоннами, пытались отстреливаться. Я прислушался. Стрельба во дворце не стихала. Я посмотрел на Донского, стоящего рядом со мной и негромко сказал:
– Командуйте: штурм.
Тот согласно кивнул и только открыл рот, как в следующее мгновение из дверей хлынула лавина матросов. Выбежавшие из дворца матросы при виде трупов своих товарищей, винтовок, торчащих из-за бортов машин, а главное – устремленных на них стволов пулеметов, замерли, все еще не понимая, что происходит. В этот момент один из офицеров-мятежников, стреляя из-за колонны, громко закричал:
– Товарищи, братья!! Огонь по врагу!!
– Пулеметчики!! Огонь!! – во все горло заорал поручик Татищев, перекрывая крик своего противника.
Его приказ еще висел в воздухе, как затрещали пулеметы, сея вокруг себя смерть. Толпа матросов в панике заметалась, закричала, в попытке укрыться они стали бросаться в разные стороны, наталкивались друг на друга, падали, вскакивали, чтобы снова упасть и больше не подняться. О сопротивлении никто из них даже не помышлял. Еще минута, и все было кончено. Выскочив из-за машины, за которой укрывался, я закричал:
– За отечество!! За государя!! Вперед!! – кинулся вперед.
Я успел сделать только несколько быстрых шагов, как мне под сердце ударил железный кулак, выбив из меня дух, а с ним и сознание. Первое, что я увидел, очнувшись, так это склонившееся надо мной озабоченно-испуганное лицо унтер-офицера Забродова. Его я знал, как и многих других солдат и офицеров батальона Махрицкого. Вздохнул, и сразу ребра пронзила острая боль, которая оказалась настолько резкой и неожиданной, что, не сдержавшись, я охнул.
– Ранило, Сергей Александрович? Где? Крови не видать!
– Еще не знаю. Долго я так лежу?
– Не могу знать. Уже как вы лежали, увидел, а пока подбежал, вы как бы и очнулись. Помочь?
– Да.
Только начал подниматься при помощи унтер-офицера, как боль снова вонзила свои острые зубы в левую сторону груди, но при этом мне все же удалось встать на ноги.
– Это в вас офицер стрельнул. Из револьвера. Вон он там, у колонны лежит.
Я автоматически посмотрел в ту сторону, куда указывал унтер-офицер. Посмотрел на неподвижное тело в офицерской шинели, огляделся вокруг и только сейчас понял, что, кроме лежащих кругом трупов, никого нет. Прислушался. Во дворце все еще продолжалась стрельба.
– Дырка-то есть. У вас там, небось, фляжка, – глядя на мое пальто, предположил Забродов и уточнил: – Во внутреннем кармане.
Не совсем поняв, о чем он говорил, чисто автоматическим движением сунул руку во внутренний карман пальто и вытащил наружу деревянный ящичек с пулевым отверстием в верхней крышке. Откинул защелку, открыл. На голубом шелке лежало пробитое пулей пасхальное яйцо, которое я собирался подарить Лизе Антошиной.
– Жалость-то, какая. Красивая, видно, была вещица, – с откровенным сожалением сказал Забродов. – Да и ларец отменный.
– Подарок, – буркнул я.
– Судьба, она такая. Где подножку подставит, а когда жизнь спасет, – философски изрек унтер. – Теперь вы должны беречь ее, эту игрушку. Она вам жизнь спасла.
– Это уж точно, – не мог не согласиться с ним я, после чего торопливо сказал: – Идемте быстрее, Тимофей Денисович.
Я шел по желто-багряной листве к парадной двери дворца, обходя трупы и кривясь от боли. Не успели мы подойти к лестнице, как из-за дворца показалась группа солдат, возбужденных, не остывших от боя, под командованием унтер-офицера, которые подгоняли прикладами с полдюжины матросов, при этом ругая их на чем свет стоит, а в следующую секунду вдруг затихла стрельба во дворце. Я даже не успел понять: хорошо это или плохо, как из дверей выскочил один из солдат Татищева и с ходу заорал:
– Эй! Шофер! Васька! Грей свою машину! Поручик приказал! Раненых повезешь!
В следующую секунду увидев меня, он вытянулся:
– Виноват, ваше благородие!
– Как там, Федоскин?!
– Царь жив! И детки его целы! – радостно заулыбался солдат.
– Ну и, слава богу! – воскликнул, крестясь, стоящий рядом со мной Забродин.
В этот момент из дверей вынесли на носилках Пашутина. Лицо бледное, глаза закрыты. Я кинулся к нему.
