нее ты был просто ее цепым псом. А ведь ты хороший воин, Клем, мог бы служить и чего-то достигнуть. А ты просто убивал женщин и детей…
– Я бы и тебя убил, если бы она велела! – рванулся в цепях Клем. – Но она любила тебя!.. Ты изменял ей, а она тебя прощала и любила…
Пожалуй, Дэвид хотел бы в это верить. Но понимал – Грейс любила только себя. Даже не своих детей или его, а именно себя. Она считала, что все они должны были подчиняться ей. А если выходило не по ее воле… О, она знала, как мстить. И, отдавая приказы Клему убивать, она все больше погрязала в грехе. Поэтому ее страшный конец был неизбежен. И Дэвид с ужасом подумал, что бы произошло, если бы Мойру не увезли. Этот наивный злодей Клем задушил бы фейри Мойру… И сейчас Дэвид ощутил почти благодарность к этому воющему, опустившемуся человеку, такому непривычно разговорчивому сегодня… По крайней мере, крови Грейс на Дэвиде теперь нет. Ведь случись то, что замыслила его супруга… Дэвид понимал, что, если бы Мойра пострадала, он отдал бы сегодня приказ казнить не Клема Молчуна, а саму Грейс. Ибо сейчас, слушая Клема, он ощущал, как в его душе исчезает даже то светлое, что еще вызывали в нем воспоминания о супруге. Все это таяло в его сердце, меркло, как свет догоравшего на стене факела.
Дэвиду и впрямь пришлось приказать принести новый просмоленный факел. И, закрепив его в стойке стены, он почти спокойно спросил:
– Грейс давно начала вставать?
– Давно.
Клем заерзал на месте, стал рассказывать, что Грейс рассчитывала поразить всех, когда однажды сама выйдет в зал. Ей хотелось, чтобы все поняли, что ее муж был не прав, сторонясь и избегая ее. Говоря это, Клем даже стал посмеиваться. Похоже, этому Молчуну и в самом деле нужно было перед кем-то выговориться, и он почти с охотой поведал, как Грейс сообщила только ему одному, что ее ноги обрели чувствительность, как он растирал их, как помогал ей понемногу подниматься.
– Сначала Грейс ходила только по комнате, я поддерживал ее, но потом она стала ходить сама. Однако я совсем не ожидал, что она окрепла достаточно, чтобы дойти до башни, где жила эта… ваша… Я и помыслить не мог, что Грейс пойдет туда той ночью. Ведь сперва я отказывался убить эту Мойру. Думал – зачем? Девку вот-вот увезут из Нейуорта. Но Грейс настаивала, и я… Обдумать все хотел, так и сказал ей тогда. Одно дело – проломить кому-то голову на пустынных болотах или явиться заезжим торговцем в уединенную усадьбу и, подлив отравы, просто исчезнуть… Но тут, в замке, где любой может заметить… я опасался рисковать. Да и устал я убивать. Сны нехорошие снились… Но оказалось, что мои сомнения были от лукавого. Я обязан был повиноваться Грейс, не колеблясь! Но я промедлил. И тогда она сама… бедная моя… сама решила пойти к ненавистной сопернице. Представляю, чего ей это стоило!.. Она ведь в тот вечер приказала толстяку Лео опоить вашу девку и старуху Эви маковым отваром, думала, что сама справится… раз я отказался. У Грейс и кинжал был с собой. И кто бы догадался, что гостью зарезала увечная госпожа?
Дэвид тоже не мог себе представить, как Грейс выходит ночью из опочивальни. Сказали, что та ночь была дождливой и темной. В такие ночи обитатели замка крепко спят, все, кроме дозорных. Но Грейс неоднократно наблюдала из своего окна, как стражи меряют шагами куртины от башни до башни, и могла определить время, какое ей понадобится, чтобы пройти, пока дозорный будет на другом конце стены. Дэвид вспомнил, как Оливер рассказывал, что на Грейс была только нижняя рубашка и широкий темный плащ. Видимо, она укуталась в него и ковыляла от зубца к зубцу, пока не вошла в покой, где поместили Мойру. Но Мойры там не оказалось. Там было темно, и не совсем оправившаяся от увечья женщина наверняка очень устала, преодолев такое расстояние. И она просто опустилась на опустевшую лежанку – в усталости, в отчаянии или в растерянности…
Клем вновь стал давиться рыданиями. И опять заговорил, повторяя, что он не отказывался исполнить приказ госпожи. Просто продумал все и ждал часа, когда можно будет взяться за дело, не вызвав подозрений. Откуда ему было знать, что Мойра уже покинула Нейуорт? Оливер, когда хотел, мог провернуть дело так, что и звука не услышишь. Да и не следил за ним Клем. А под утро, когда дождь уже прекратился, он проснулся, как и намеревался изначально, и, решив, что сейчас самое время действовать, тихо вышел. Страж на стене как раз отошел, и Клем неслышно поднялся по лестнице…
Он готов был говорить об этом снова и снова.
– Там было темно, но я слышал, как похрапывает на лежанке старуха Эви. У стены, где стояло ложе той, другой, не доносилось ни звука. Тьма такая была… Я тихо скользнул к ложу, и тут она зашевелилась. Говорю же вам, как мне было различить в такой-то тьме, что это Грейс!
– Довольно! – Дэвид поднялся. – Ты совершил очередное преступление по воле моей покойной супруги, но она же и пострадала за свои злодеяния. Вы оба преступники. И все-таки мне жаль, Клем, что столь толковый воин, как ты, на рассвете умрет в петле. Молись, если ты еще можешь. Я прикажу, чтобы тебя посетил капеллан Дерик и ты мог покаяться.
Он выходил и слышал, как Клем сквозь рыдания и смех выкрикивал, что Дерик побоится к нему идти. Что этот лизоблюд будет опасаться смотреть в глаза человеку, который, в отличие от самого капеллана, до конца оставался верен своей госпоже.
«У бедняги, похоже, помутился ум. Он полностью спятил, и казнить его – это, по сути, проявить милосердие. А ведь в нынешних обстоятельствах каждый воин на счету, – подумал Майсгрейв и тут же отбросил эту мысль: – Но не этот».
А еще он подумал, что сейчас пойдет в своей дочери Матильде. Ребенок пережил такое горе, и отцу необходимо побыть с малышкой. Надо проследить, чтобы никто не сообщил девочке, что ее мать сама повинна в случившемся.
При мысли о Тилли Дэвиду стало немного легче. Вздохнув, он возблагодарил Бога, что Мойра нынче в безопасности. И подумал, что теперь он может начать строить планы.
Но нет. Его ждут совсем другие дела и обязанности. Еще ничего не окончено, и одному Всевышнему ведомо, что их ждет.
