— Пожалуйста, — снова и снова повторяет Грендель по возвращении на кухню, где сидит Томас, не покидавший табурета. — Вы должны остаться.
Это звучит так, будто он упрашивает их предоставить кров, а не наоборот.
Поначалу Ливия опасается, что Томас не примет приглашения и она опять окажется с ним наедине, без защиты в виде присутствия других людей. Но выбора нет. Томас слаб, ночь холодна и полна чьих-то криков. Ложась на деревянную лежанку, Ливия не ощущает страха. Она доверяет Гренделю. Их знакомству всего четыре часа, а доверия к нему она испытывает больше, чем к любому человеку, которого знала раньше. Это больше, чем просто чувство. Это факт. Грендель не дымит — он
На следующее утро, проснувшись, Ливия находит Томаса в отведенной ему комнате. Он свернулся калачиком под одеялом и излучает влажный жар. Даже ботинки не снял. Ливия смотрит на Томаса — пожалуй, дольше, чем допускают приличия, — и принимает предложение Гренделя сходить в церковь. Еще рано, рассвет только занимается, улицы почти пусты и свободны от дыма. В утренней тишине Ливия замечает, что город сильно обветшал и нуждается в ремонте. По пути она не видит ни единого здания, не тронутого упадком. Обрушившиеся стены, выпавшие рамы, провалившиеся полы и потолки, дыры, заткнутые тряпьем, бумагой, мусором. И тем не менее в каждом доме бурлит жизнь, в каждом подвальном окошке мельтешат человеческие тела — одетые и не очень. В окнах с выбитыми стеклами и пустых дверных проемах сотни жизней выставляют себя на всеобщее обозрение. Обнаженная по пояс женщина кормит младенца. Мальчишки столпились вокруг ночного горшка и звонко мочатся, с беззастенчивостью диких животных. Старик в тяжелых сапогах пробирается через дюжину спящих тел, оставляя за собой грязные следы. Грендель замечает любопытство на лице Ливии, и она покрывается краской от смущения.
— Слишком много людей, — говорит он. — Живут на головах друг у друга. И все постоянно хотят есть. От голода их дым темнеет.
— У них нет работы?
— Есть, конечно. Но фабрика не оплачивает жилье.
— Тогда почему они не уедут прочь от этой грязи? Почему не поселятся в деревне?
Грендель отвечает мягко, будто боится, что его слова заставят Ливию устыдиться своей неосведомленности. Действительно, ее румянец становится еще гуще.
— Понимаете, это трудно. Когда они, голодные и пропитанные грехом, появляются в сельском приходе, их «выталкивают». Местные жители не желают такого соседства, а потому окружают их на рассвете и выгоняют за границы своего прихода. — Грендель морщится: видимо, он испытал это на себе. — Конечно, нет закона, запрещающего пойти туда, куда ты захочешь. Но без работы не выжить. А чужакам работу дают неохотно.
Ливия обдумывает услышанное.
— Тогда это вина фабрик, — заключает она. — Они должны обеспечить работников жильем. Расселить их по окрестностям. Кто владеет этими фабриками?
— Кто владеет фабриками? — На лице Гренделя нет и намека на обвинение. — Люди вроде ваших родителей, полагаю. Знать. Но смотрите, вот и наша церковь. Пора мне заняться колоколом.
Чарли не приходит — ни на рассвете, ни в полдень, ни в сумерки. Ливия ждет его на ступенях церкви до тех пор, пока Лондон не погружается в темноту. Горожане заперлись на ночь. Грендель идет домой вместе с ней; в это время суток на улицах тесно и дымно. Томас все так же лежит в своей комнате. Миссис Грендель рассказывает Ливии, что один раз он проснулся и не спал столько времени, что даже натянул на себя куртку, собираясь выйти и ждать Чарли. Но когда она заверила Томаса, что ее муж и Ливия, должно быть, уже встретили Чарли, он рухнул обратно на постель и тут же заснул.
— Пусть отдыхает, — говорит миссис Грендель. — Он выздоравливает. Набирается сил. Это последняя стадия болезни. Еще пара дней, и он будет в полном порядке. — Похоже, ей доводилось ухаживать за больными. Томас у их ног лежит как неживой, покрытый прогорклым потом.
Ливия подтягивает табурет и садится рядом с ним. Это, говорит она себе, ее долг — не только перед Томасом, но и перед Чарли. И все-таки в ее взгляде отражается нечто больше, чем долг, когда она смотрит на его поджатые колени, на четкие очертания лица, на сине-черную отметину, выползшую из кратера раны до самой щеки. Ее ступни — примерно в ярде от его груди; комната пуста и тиха; из кухни доносится запах готовящегося ужина. Ливия сидит, не вполне осознавая складывающийся в голове вопрос, стиснув небольшие кулаки. Только шевельнувшись, она понимает, что занемела, сидя неподвижно.
Молчание давит на нее, мешает думать. Ей нужно говорить, чтобы понять свои мысли. Хорошо, что Томас спит и не услышит ее, успокаивает она себя.
— Сегодня Чарли так и не пришел, — произносит она так тихо, что звук не покидает ее тела. — Я волнуюсь за него.
Она скрещивает ноги, потом ставит их раздельно, испугавшись тепла между сложенными бедрами.
— Но при этом я очень боялась, что он придет. Странно, правда?
«Боялась, — теперь беззвучно продолжает она, — ведь он может что-то принести. Воспоминания о шахте. Вкус его кожи; два языка, что двигаются
