— Официально? По документам я Себастьян Герберт Эштон, инженер, руководящий сооружением канализации, родом из Англии. Конечно, последнее не очень вяжется с моим акцентом. В то же время англичане убеждены, что никто не способен изучить их язык, и уж точно — свободно говорить на нем. Вот и получается, что я все-таки урожденный англичанин, просто вырос, например, в далекой колонии. — Он хихикает, в буквальном смысле слова хихикает, словно девочка в школе, услышавшая рискованную шутку. — К тому же половина моих людей — иностранцы. Прелесть эмбарго в том, что здесь никто не может получить должного образования. Трудно выучиться на инженера, когда все учебники запрещены цензурой. «Аморальная физика», «запретная наука» — все это крайне забавно! Поэтому у нас работают поляки и итальянцы, чехи и русские. И немцы, разумеется. Отличные инженеры! Без них Лондон утонул бы в собственных отбросах. Английские джентльмены, занятые в проекте, в основном следят за моралью приезжих и за соблюдением сроков. Хорошие, честные либералы, все эти джентльмены. От проекта зависит очень многое, в частности репутация Либеральной партии. Чистый Лондон, высоконравственный Лондон. О, это величественный замысел в своем роде. — Он опять хихикает. — И вышло так, что в течение десяти лет я не мог приехать сюда под страхом смерти, теперь же мне платят за то, что я здесь. А сейчас, простите, мисс Нэйлор, извините: я вынужден откланяться. Меня ждут на работе. Прощайте. Точнее, Au revoir. Auf Wiedersehen.
Ливия провожает Себастьяна взглядом и отправляется на поиски Томаса. Но находит Чарли. Тот стоит у раскрытого окна в комнате, которую делит с другом. Первый ее порыв — немедленно уйти. За последние дни она примирилась с темной стороной Томаса. А вот доброту Чарли, его великодушие принять трудно.
— Auf Wiedersehen, — говорит он, глядя на дождь.
— Ты слышал наш разговор.
— Да. «До встречи». Не «прощайте». — Он вытягивает руку под струи. — Hundewetter: так говорят в Германии. «Собачья погода». Пожалуй, это все, что я помню из уроков немецкого. Не странно ли: нас заставляют учить французский и немецкий, но путешествовать при этом запрещено. Как и читать иностранные книги.
Чарли поворачивается к Ливии, и она видит его искреннее, честное лицо. Ей больно — не от чувства вины, а от чего-то другого, что имеет свой, особый привкус дыма. «Сердце твое рвалось ему навстречу, — так сказала мать. — А может, не сердце, а другой орган».
—
— Видел? Нет. Только во сне. — Он задумчиво склоняет голову. — Иногда я думаю, что и в коттедже Ренфрю он мне приснился. Такое бывает лишь в кошмарах. А как он умолял о спасении! — В следующий миг их глаза встречаются. Он смотрит на нее открытым взглядом. — Ты искала Томаса?
Ливия заливается краской от смущения.
— А что, он ушел?
— Он сообразил, что нам нужны карандаш и бумага. Надо скопировать чертежи твоей матери. Представляешь, у Гренделей в доме нет ни единого карандаша! Поэтому Томас занял деньги у миссис Грендель. Или украл. Когда он вернется, мне придется отвлечь твою мать, чтобы Томас смог обыскать ее комнату. Он считает, что у меня с ней установились хорошие отношения. — Он продолжает не сразу, сначала проглотил нотки обвинения, зазвучавшие в его последней фразе. — Вчера вечером она пыталась соблазнить меня. Переманить на свою сторону. Я знал это и все равно поддался. Она очень умна.
— Да. Меня она тоже хотела соблазнить.
— Ливия, — говорит он без перехода. — Пожалуйста. Ты и я… нам надо…
Она спасается бегством.
— Не сейчас, Чарли. Потом, — шепчет она. — Обещаю.
Но к этому времени она уже оказывается за дверью.
Немного позднее она идет мимо комнаты и видит, что Чарли так и стоит у окна, подставив ладони под холодные капли.
Льет сильный отвесный дождь, неподвластный ветру. Томас промок насквозь, пока искал магазин письменных принадлежностей. Видимо, в Лондоне совсем нет спроса на этот товар. Томас заглядывает в мясную лавку, чтобы попросить оберточной бумаги и огрызок карандаша, но торговцу его просьба и выговор кажутся настолько подозрительными, что он отказывается продавать вообще что-нибудь — за какие угодно деньги. Возмущенный, но довольный тем, что он снова очутился под открытым небом и наедине со своими мыслями, Томас отваживается выйти за пределы знакомого ему квартала между домом Гренделя и церковью, осваивает новую для себя часть города. Повсюду толкотня, шум и грязь, но воздух на удивление чист — дыхание лондонского порока смыто дождем.
Вскоре перед ним вырастает скопление старинных, обветшалых зданий такого размера, что они образуют город в городе. Как и дом, в котором поселился Грендель, более половины строений стали жертвами огня, хотя здесь запах гари давно слился с городской вонью. Несмотря на пожар, тысячи людей поселились в этих средневековых развалинах, смастерили стены из досок и оштукатуренных холстов, открыли лавки — портной, плотник, знахарь, продающий лауданум и горькие настойки. Проходя вдоль фасада одного из зданий, Томас догадывается, что находилось здесь раньше. «Вестминстерские
