ткани и одежда» — гордо гласит вывеска над узкой дверью. Сбоку от входа стоит еврей в меховой шляпе с обвисшими под дождем мокрыми пейсами.
В десяти ярдах от здания, где когда-то заседал парламент, обнаруживается почтовое отделение. Томасу даже не верится, что подобное учреждение вообще существует. Вход охраняет привратник в униформе и с дубинкой в руках. Томас опасается, что у него потребуют документ, но оказывается, что желающие войти должны лишь продемонстрировать свою платежеспособность. Томас протягивает горсть медяков и заходит внутрь.
За дверью — кусочек другого мира. Полы выложены плитами из полированного мрамора, потолки чистые или недавно побеленные. Джентльмены в хорошо скроенных костюмах читают газеты или стоят в очереди к почтовому клерку. Две леди тихо беседуют, их дорогие платья еще не замараны сажей. Обе прячут лица под вуалью, каждую сопровождает лакей в ливрее под широкой шинелью. Повсюду шныряют грязные мальчишки-посыльные, знающие, что им не положено тревожить благородных посетителей. Томас чувствует себя так, будто шагнул в амбар, а оказался в бальном зале. На миг он застывает на месте, не понимая, как быть, потом пожимает плечами и встает в очередь.
В ней всего четыре человека, которые ведут себя подчеркнуто благовоспитанно. Это чинное поведение поражает Томаса, как тишина после длительного крика. Никто не ворчит, не толкается, не ругается. Джентльмены в очереди — как неведомое племя, мирное и безобидное и от них не пахнет. Каждый замкнулся в скорлупе собственных намерений, отделенный от других и чистый. Томас стоит среди них, и его охватывает острое желание войти в этот мир приличных манер, мир безмятежной дисциплины, предсказуемый и безжизненный. Вдруг на его плечо кто-то кладет ладонь в перчатке, твердо, но не грубо. Это привратник, впустивший его внутрь.
— Тебе вон туда, — говорит он, превращая свое прикосновение в толчок, который направляет Томаса к другому клерку, в отдельную каморку, куда ведет дверь на другом конце главного зала. У окошка толпятся рабочие, жестикулируя, смеясь, отпуская шуточки.
Томас переходит туда, прислушивается к разговорам стоящих впереди и наблюдает за очередью из джентльменов, где царит тишина, которую привыкли соблюдать уважаемые люди. Кто из них прибыл в Лондон по делу, смело погрузившись в дебри города, чтобы проверить работу своих фабрик? Кто решил подивиться мраку греха? Некоторые из местных наверняка неплохо зарабатывают, водя приезжих по злачным местам.
— Следующий! — рявкает клерк за прилавком.
Уличный мальчишка, лет семи, влезает в очередь и начинает толкаться с человеком, стоящим у самого окошка.
Наконец очередь доходит до Томаса. Уже два человека влезли перед ним, так что пришлось защищать свое место локтями; он обменялся облачками задиристого дыма с полупьяным подмастерьем, пришедшим отправить письмо матушке. Томас просит два карандаша и пять больших листов чертежной бумаги. Клерк недоволен, но приносит товар; бумага уже потеряла первоначальную белизну. Пока его нет, Томас от нечего делать разглядывает каморку и замечает четыре объявления на стене, позади стула, на котором сидит клерк. На каждом нарисовано лицо. Чарли вышел очень похожим, только более юным и толстощеким. Ливию с опущенными глазами и в чепце просто не узнать. Сам Томас глядит зло: подбородок выпячен, брови грозно сведены. Самый странный вид у Джулиуса, чей портрет висит чуть в стороне: он испуганно смотрит из-под неровной челки. Клерк, вернувшийся с товаром, следит за взглядом Томаса, оборачивается в эту сторону и прищуривается.
— Да ладно, — бормочет он при виде немого ужаса, написанного на лице Томаса, и берет с его ладони несколько монет. — Ну, пропал, ну, ищут тебя. Награды ведь не обещано. Мне-то какое дело. — Он вручает Томасу сложенные пополам листы и отгоняет его от окошка: — Иди, иди, малец. Следующий.
Не успевает Томас прийти в себя и отступить прочь, как следующий посетитель уже нетерпеливо отталкивает его локтем.
Выскочив на улицу, Томас пробегает добрые полмили и останавливается, чтобы отдышаться. Дождь сменился моросью, но и ее хватает, чтобы купленная бумага намокла. Томас сворачивает листы, сует их под брючный ремень и продолжает стоять, весь запыхавшийся, возбужденный от своего бегства. За ним наблюдает нищий, сидящий спиной к дому. Вместо одной ноги у него торчит обрубок.
— Ты похож на кота, который умудрился сбежать с пирогом, — замечает он. — Пары пенни не найдется, приятель?
Томас смеется и подходит к нему.
— Тебе подают хоть что-нибудь?
— Конечно. Лондонцы добрые!
— Правда? — Томас пытается представить себе, как город головорезов подвизается на поприще милосердия. — Почему?
Нищий вскидывает плечи:
— Просто так. Из сентиментальных соображений, полагаю. Есть же у них сердце.
Томас удовлетворяется этим ответом и бросает монеты в кружку для подаяний, потом садится на корточки, чтобы поговорить с нищим лицом к лицу.
— Если бы ты мог… — начинает он, мысленно возвращаясь к двум очередям в почтовом отделении, — если тебе дали такую силу… Ты бы избавился от дыма? Сделал бы так, чтобы он не шел?
Нищий пожирает его глазами, мечтая об очередной монете.
