Дым

Темная комната пуста, ребенка здесь давно нет.

Кесарь

Они хватают Нотт. Это происходит до матери, но после Себастьяна. У меня сложности со словами, со временем. Я теперь другой, я изменился. Я — канюк, что парит в восходящих струях дыма. У меня полые кости, тело — каркас, заново заселенный. Я — темный двойник себя былого, плоть моей собственной печени. Я себе и отец, и мать, Ренфрю — моя повивальная бабка; маска — мое крещение и соборование. Дети разбегаются, когда я прохожу мимо них по улице.

Нотт увозят. Увозит человек с дубинкой, сначала перебивая ей лапы. Они завязывают веревку у нее на шее и тащат ее; Нотт впустую щелкает челюстями, из ее горла вырывается визг, не лай. Я смотрю на все это и не делаю ничего. Все это не важно. Нотт — это прошлое, мое детство, мое становление. Я обучал ее выслеживать дым. Теперь мой нюх стал лучше, он лучше, чем у бладхаунда. Я могу учуять твои нужды на другом конце холодной площади, рассортировать их оттенки, взвесить каждое побуждение: классифицировать. Но больше всего я хотел бы подобраться к тебе поближе и понюхать тебя так, как нюхают цветы. Теперь я понимаю собак, сующих носы друг другу под зад. Букет порока. Кто сумеет загнать его в бутылку, тот разбогатеет.

Хотя что мне до этого — я уже богат.

Лондон — это океан дыма. Люди плавают в нем, как отбросы: раскисшие от воды, беспомощные, почти не осознающие того, что в океанской толще полно им подобных. Я подошел к океану-Лондону и нырнул, отдался его ритму, его штормам и приливам, его течениям и волнам. Холодным, мощным, соленым. Я нырнул и насытился. Не пищей, заметь. Я не помню, что я ел. Мусор; зверьков, шныряющих по проулку; старую сухую сажу — несколько пригоршней. Моя голова ныне легка, мой желудок стянут узлом. Одежда висит на мне лохмотьями.

Вот как я провожу свои дни. Я хожу по улицам. Стою на проезжих дорогах с открытым ртом, улавливая каждую струю и отрыгивая обратно в воздух. Дым течет сквозь фильтр моего тела. Раздражение превращается в гнев, пьяная радость — в буйство, оживление — в уязвленную гордость: позади меня — темная волна, сбивающая с пути прохожих. Водовороты растления. Я — раб дыма и его хозяин; я качаюсь на волнах, как обломок кораблекрушения, но управляю их бегом. Диалектика. Придуманная немецким философом по фамилии Гегель. Я — aufhebung, отрицание самого себя и новая, более совершенная версия себя. Я — конец истории. Я играл в кости с бандой воришек в Хэмпстеде; дрался с попрошайкой в канаве у Ковент- Гардена и откусил ему нос; танцевал польку с лунатиком из Палестины, вычесывал у него вшей и дал ему кулаком в лицо. Я — пиявка, пес, воробей. Я — мурена. Я, я, я. У меня сложности со словами, с временем, с порядком.

Порядок!

Сначала. Сначала я пришел в Лондон. Выслеживал его — Чарли Купера. Мы с Нотт делили дорогу: бо?льшая часть пути проделана на коленях, мой нос рядом с ее мордой, ладони на земле, вместе вынюхиваем его след. Но мы потеряли его — и я, и она. Он почти не дымит, этот мальчишка, а вокруг было слишком много других людей, и его не удалось учуять. Песни сирен звучат по всему городу, манят меня, мотылька, к пламени. Пансион в Клэпхеме. Опиумный притон в Лаймхаусе. Мать, баюкающая мертворожденного младенца, совсем одна под мостом. Все это отвлекает. Я — это он: мальчик в кондитерской, с завязанными глазами, выискивающий по запаху единственный имбирный орех.

Потом: след. Нет, не тот, по которому я шел. След другого. Моего кузена, моего двойника. Но насколько иначе я воспринимаю его дым сейчас. Там, где раньше я усматривал соперничество, я вкушаю обещание; там, где видел ненависть, предугадываю близость. Но до чего же он мал и непрочен, этот клочок дыма, до чего обескровлен сомнением и умеренностью; как далек от того момента, когда мы стояли на ринге и пробивали дорогу к душам друг друга. Я хочу найти его, пробудить его истинную природу. Хочу вкусить его, завладеть им, вползти в его шкуру. Поглощение, осмос. Каннибализм. Плоть от плоти моей, дым от дыма моего. В боли и ярости мы станем одним целым.

Но — порядок, порядок! Человеческий мир имеет логику. Причинно-следственную связь. Мир дыма не таков. Ноумен — вещь в себе. Кант? Я — аватар дыма. Его пророк, его жрец, его монах. Я…

Порядок!

Первым делом. Первым делом я прихожу в Лондон. Потом появляется след. Слишком слабый, чтобы идти по нему. Бегу, сбиваюсь. Церковь, река… отвлекся.

Потом Себастьян. Я помню, где он живет. Я словно всплываю из мрака океана: заново учусь быть человеком. Учусь планировать. Помнить. Думать предложениями, словами. Все это против моей новообретенной природы: мой рот — на уровне воды, сердце, легкие и печень — в волнах. Левиафан кружит у моих ног. «Ридженси». Гостиница для джентльменов; портье у двери. Во рту у них леденцы. Ливрея усыпана лондонской сажей. Номер 14. Себастьян, Эштон, Ашенштед, дым, сажа и пепел.

В его комнате не горит свет, за окном — никакого движения. Не важно; я жду. Наступает ночь. Себастьян возвращается. Его касался дым