Дым

другого, проник в его одежду. Едва уловимый след. Я мог бы остановить его при входе и заставить говорить. Но лучше подождать. Пусть приведет меня к нему. Себастьян поднимается наверх и зажигает свет. Это видно с площади. Вот тогда я выясняю, что наблюдаю не я один. Сначала двое, потом больше, головы задраны — все смотрят на его окно. Мужчины в длинных пальто, с дубинками на поясе. По одному у каждого выхода с площади. Нас они замечают вскоре после того, как я замечаю их. Наверное, у них есть описание: убийца Ренфрю, находится в розыске. Джентльмен и его собака. Им удается поймать Нотт; меня они тоже видят, но не решаются схватить и позволяют уйти. Страх. Почуяв его запах, я сбегаю и продолжаю наблюдать, скрывшись за толпой.

Нотт они захватывают без труда. Она больна, моя Нотт, сломалась после Ренфрю. Мой запах изменился, она подозрительно принюхивается ко мне, больше не уверенная в хозяине. Держится на расстоянии, всегда в шести шагах позади. Отверженная тень, что гонится за воспоминанием о любви. Голова опущена, хвост поджат, одинокая. Надо было раньше избавиться от нее. Но от старых привычек трудно отказаться.

Четыре человека окружают ее, раскинув руки. Тут же собирается толпа, жадная до зрелищ. Толпа отделяет меня от происходящего. Я наблюдаю издали. У одного из обладателей дубинок — особый запах. Ломать собаке лапы нет надобности, но он все равно это делает, дым поднимается от его щек, словно румянец, переходящий в пожар. Он светловолос и худощав, но очертания рта заставляют меня вспомнить о мистере Прайсе. Человек с явными задатками; сержант в этом отряде головорезов. Они тащат Нотт в поджидающий их экипаж. Один уезжает с ней, остальные продолжают наблюдение. Терпеливые, выжидающие, глаза приклеены к окну на втором этаже. Я остаюсь вне поля их зрения, прячусь в начале проулка.

Мы ждем.

Себастьян выходит до рассвета. Все выстраиваются за ним в линию, которая тянется через всю улицу. Я замыкающий. Мне сразу понятно, что он их заметил: за ним тянется нить дыма, нить страха и сопротивления, слишком слабая, чтобы углядеть ее, ориентир для моего носа. До чего легко он отрывается от всех нас. Идет на работу, держа в руке чемоданчик. Городская канализация. Я заплатил за ее строительство, изучал планы. Перед проходом в стене — будка охранника. Себастьян исчезает в ней. Преследователей охранник не пускает.

Есть и другие входы. Я долго ищу тот, который не охраняется, перебирая в уме аккуратно нарисованные линии. Внизу я обнаруживаю то, что он строит. На моем пути встают железные прутья решетки, но я проскальзываю сквозь них. Мать лгала мне. Возможность для вложения капиталов, говорила она, своего рода виноградник, на котором созревает урожай. Рудник, нефтяная скважина. Грязная яма. Еще одна ложь. Еще одно предательство.

Сколько их уже было?

Во мне растет ярость, пробуждается безумие. Я покидаю мир слов. Дэниел и Стивен из Донегола шагают со мной, между ними — Ренфрю. Мистер Прайс держит лампу. Зеленая плитка, термы Каракаллы. Комната за пределами законов физики. У света здесь нет пламени; прошлое поворачивается к настоящему. Я купаюсь, я кормлюсь. Мой живот раздувается, но руки и ноги слабы.

Порядок!

Он вытягивает меня обратно. Я ловлю его запах, который прилетает со сквозняком, возвращая меня в мир мысли. Он здесь. Не близко, не в этой комнате, в каком-то туннеле далеко отсюда, где канализация встречается с городом. Запах зовет меня наверх; подъем долог. Мой кузен, мое зеркало, моя невеста. Кровавое венчание; если мы будем вместе, я удвоюсь.

Я покидаю подземный лабиринт на четвереньках. Снаружи темно, солнце давно село, бездомные насмехаются надо мной, закрывают лицо руками, когда я прохожу мимо. След свежий; в нем сладость отваги, желания, сомнения. Заканчивается он у полусгоревшего дома: сажа, смешанная с сажей. Я осматриваю лестницу. Он внутри.

Но там же и мать.

Ее дым пахнет особенным образом, сладковато и приторно, как моча больного человека. Виной тому барон. Он глубоко порезал ее, мать показывала мне шрам. Мои пальцы под ее корсетом. Это было соблазнение — напоминание о том, что я вышел из ее лона. Она предала меня, использовала меня, дала мне жизнь. Я ненавижу ее, люблю ее. Что может быть банальнее? Так думает любой сын любой матери. Я перерожден, переделан, стал исчадием ее темных снов. Я — творение собственных рук. Я есмь альфа и омега. Я есмь. К ней я еще не готов.

Жду. Дом то притягивает меня, то отталкивает. Я сижу на корточках у калитки. Все внутри: он, Чарли, Ливия — единоутробная сестра, императрица на день. Он хочет ее. Она хочет…

Мать.

Я боюсь ее.

Но я же застрелил мистера Прайса. Он заменял мне отца; в сердце дыра. Со ста ярдов я смог бы убить и ее. Движение пальца, не нужно смотреть ей в глаза. Сто ярдов. Но оружие осталось у ирландцев.

Я сижу у калитки, смотрю, как в аллее напротив проститутка обслуживает клиентов при помощи рта. Мужчины дымят. Она — нет. Лишь когда очередь доходит до последнего, она заражается общим настроением, обращает его похоть в свой гнев — бледный, серебристо-зеленый. Алхимия. Как гусь, который ест траву и гадит золотом. Она поправляет юбки и убегает. Появляется луна и теряется в облаках. Идет дождь. Я высовываю язык; в каждой капле — сажа. Песок в устрицах. Жемчуг для свиней.

Время.