— Знаю, дорогая. Но я все равно сделала это.
Ливия кивает, резко нагибается, словно опасаясь, что храбрость вот-вот покинет ее, и целует мать в губы. Из нее льется дым — дым скорби и любви. И медленно, через боль, в ее матери пробуждается ответное чувство и выходит из нее с поврежденным, робким дымом. Так вдова, долго просидевшая вдали от живых, набирается смелости и впервые выглядывает за порог. Это длится минуту, от силы две. Леди Нэйлор вся в слезах.
— Спасибо, дорогая моя.
— Я не могу простить тебя, мама.
— Знаю. Я прочла это в твоем дыме.
Ливия отпускает мать.
Грендель тут же уносит ее.
Они смотрят, как он идет: за спиной — Маугли, на руках — леди Нэйлор. Трехголовое чудище с трудом ковыляет по выщербленным плитам пола. Наверное, следовало бы помочь ему, но это тот исключительный случай, когда добродушие Чарли не одерживает верх — он слишком глубоко задумался. Все же он начинает двигаться вслед за Гренделем, Томас шагает рядом. Но их удерживает Ливия: кладет ладони на плечи обоих, заставляя остановиться. Тем временем Грендель уходит. В дальнем конце зала, у входа в канализацию, он оборачивается и видит, что все трое стоят на месте. Он не зовет их, а те не дают никаких объяснений, и спустя мгновение он продолжает свой путь.
Когда Грендель скрывается из виду, Ливия берет мальчиков за руки и ведет туда, где между прутьями решетки висит тело Джулиуса.
Грендель
Я приношу ее домой — сначала тащу сам, насколько хватает сил, потом нанимаю помощника. Плачу? ему из тех денег, которые она мне дала этой ночью — «за оказанные услуги». Нам повезло: нанятый человек — добряк, хоть сейчас и навеселе, и, заметив, что у миледи травма, начинает нести ее с особой бережностью. У меня — голова, у него — ноги, мы оба следим за тем, чтобы провисающая середина не касалась земли. Миледи остается без сознания, лишь изредка что-то бормочет, не всегда по-английски. Маугли смотрит на нее через мое плечо; краем глаза я вижу, что он хмурится.
Я отпускаю помощника на углу, недалеко от дома. Подъем по лестнице дается мне тяжело. Дверь заперта на засов. Берта открывает только после того, как я зову ее по имени. Я спрашиваю, откуда у нее синяки и кровь на рукавах, но при виде моей ноши дочь хирурга берет в ней верх, и она становится глуха ко всем расспросам.
— Положи ее на кровать, — командует Берта. — И Маугли тоже, у него жар. — Потом: — Принеси воды.
На кухне в углу лежит мертвая собака. Ее задние лапы привязаны к тележке. Череп, похоже, проломлен. Я зову жену, но Берта вновь не обращает внимания на мои слова; она мечется между пациентами, приказывает мне накипятить еще воды, принести чистую тряпку и нарезать ее на полосы.
Пока я выполняю ее распоряжения, мои руки заняты, а в голове пусто. Берта тем временем накрывает лоб Маугли прохладной влажной фланелью и напевает что-то убаюкивающее, потом присаживается перед леди Нэйлор и обмывает ее израненное лицо. Когда дело доходит до осмотра раненого бедра миледи, жена отсылает меня из комнаты. Леди Нэйлор к тому времени уже пришла в сознание и смотрит, как я выхожу из спальни.
Я стою за дверью и думаю, о том, что содержится в ее взгляде.
Почему я это сделал — согласился помочь ей, когда она попросила? В тот вечер я постучался в ее дверь только для того, чтобы договориться насчет Маугли. Меня послала Берта. Мы подумали, что мальчик, должно быть, похож на меня — тоже ущербный, неспособный дымить. Я объяснил миледи свое состояние и наблюдал за тем, как шок на ее лице сменяется осознанием происходящего. В тот поздний час она не только пообещала мне ребенка, она дала мне гораздо больше. «Вы можете быть полезны для меня, — сказала она. — Вы не способны испускать дым, но способны быть пастухом дыма». Она не давила на меня и не уговаривала, не сочла нужным разъяснить свои мысли или открыть подробности плана. Знатная дама, беседующая с человеком из простонародья: ей не надо притворяться, будто мы ровня. Но когда я уходил, она пожала мне руку. Оказалось, что у нее длинные и сильные пальцы. Вот тогда я понял, что помогу ей.
Можно ли соблазнить такого, как я, одной лишь вежливостью?
И поэтому я солгал Ливии. Мне казалось, что это правильно, ведь в таком случае ее и мальчиков не в чем было упрекнуть. Обман дался мне легко. Испугало меня другое: я узнал, что почти не умею стыдиться.
Выходит Берта, качая головой.
— Это самая верхушка бедренной кости. Я не смогу поставить ее на место. Нужен хирург. Если начнется заражение…
— В кухне какая-то собака.
