— Кто?
— Родственники. Друзья, знакомые. Домашние животные, наконец. Словом, те, кто на фотографиях изображен.
— Они… материальны?
— Ну как сказать. Зависит от качества снимка. И от бумаги. Фотографии должны быть бумажными — такие держатся дольше всего.
Я молчал. Я долго молчал, пока он извлекал из Н-пространства генетический модуль, снимал защиту, помещал устройство в посевной буек. Гены старения. А может, это и правда вариант обуздать планету?
Нет. Обезьяны в космосе, ответил себе я. Макаки, которые не знают, к чему прикоснулись. Мартышки, не имеющие понятия о том, что делать, когда находишь очки.
— Готово. Посмотрите.
Я повел плечом. Стряхнул наваждение, словно надоедливую муху.
— Вот, — бодро, по-военному отчитался Еремин. — Капсула установлена, буек на автомате. Будет висеть над местом посева, сбросит капсулу, когда получит команду. В принципе, сброс можно задать сейчас. А можно и с отсрочкой установить.
— А мнемокристаллы? — спросил я. Он недоуменно посмотрел на меня, и тогда я добавил: — Кто-нибудь придет, если мнемокристаллы закопать?
Начальник Дальней помедлил, прежде чем ответить.
— Придет. Только продержится максимум минут двадцать. Да и качество… так себе.
— Ничего. Мне достаточно.
Я повернулся и спрыгнул с плота. Его голос догнал меня уже на земле:
— Немов, ну так что? Ставим посев сейчас или с отсрочкой?
— С отсрочкой, — нащупывая на груди мнемокристалл, ответил я.
На низкой полке тикают часы. Тик-так. Старинный механический будильник — сейчас уже такие не производят. Время путается среди колесиков и шестеренок, двигает стрелки вперед. Отмеряет секунды, оставшиеся до пуска посевной капсулы. Секунды перетекают в минуты. Минуты умножаются в часы.
Нет, до утра у меня еще есть время. Я надеваю маску, встаю.
Ночь на Деметре — вся в сиянии золотистых лун. За ними не видно звезд, все предметы отбрасывают тройные тени. Через тернии — к терниям.
Она ждет меня у камня, под которым я спрятал мнемокристалл. Маленькая искорка в своем белом платье. Острые коленки, как у большинства детей, острые локти. И большие, в пол-лица, немного изумленные глаза.
Тик-так. Шесть. Шесть лет прошло с твоей смерти на Ио. И до запуска посевного буйка теперь та же цифра. Шесть. Часов.
— Садись. — Она похлопывает ладошкой по плоскому камню.
Я качаю головой, отступаю. Мои ботинки уже захлестывает песок.
— Не бойся, — смеется. — Я не буду тебя проращивать.
— Кто ты?
Она протягивает мне руку.
— Не сядешь? Тогда давай пройдемся.
Какое-то время я колеблюсь, потом беру ее пальцы в свои. У нее слегка влажная, теплая ладонь.
— Кто ты?
Она смотрит на меня снизу вверх. До боли знакомая и до жути чужая.
— А кто решает, каким будет утро? Или в какой цвет покрасить небо? Или когда наступит следующий день?
— Я не совсем тебя понимаю.
Тик-так. Время путается в шестеренках. Я чувствую его так, словно я — секундная стрелка. Весь мир, вся Вселенная — огромный циферблат под прозрачным стеклом.
Она вздыхает. Крепче сжимает мою ладонь.
— Пап, а ты ведь когда-то сочинял стихи. Зачем перестал? Зачем бросил?
— А почему не должен был?
Пожимает плечами:
— Просто… Они мне нравились.
Тик-так. Больное время. Все больше слабеет.
Она отпускает мою ладонь. На ее лице бродят тройные тени.
— Кто решает, каким будет утро? Та старая песенка, помнишь?
