— Брат Яков! — крикнул я, придерживаясь за двери. — Яков, ты здесь?
Как я и боялся, мне никто не ответил. Все это напоминало ночной кошмар, внезапно продолжившийся после пробуждения.
Сверкнула молния, на долю секунды осветив помещение, и я их всех увидел. Нагого и вскрытого Жана Батиста. Наполовину извлеченного из фольгового савана брата Михаила: один его глаз свисал из глазницы на посеревшем нерве. И Якова.
Биолог сидел на полу в ворохе светоотражающей пленки, опершись спиной на стойку верстака с телом Михаила. Его светлые глаза смотрели в пустоту, а по лбу, вдоль прямого носа и по шее стекали черные струи.
Я сорвал маску и закричал во все горло. Больше всего я желал, чтоб Господь сейчас же забрал и меня. Хотелось, чтобы меня просто не стало; хотелось быть развеянным ветром вместе с пылью.
Вновь произошло непоправимое. Причем несколько минут назад! Когда я был в двух шагах от мастерской!
Зачем я ушел? Если бы я задержался и стал помогать Якову, то он наверняка сейчас был бы жив и здоров! И он разгадал бы загадку таинственных смертей. Я не просто струсил, я предал и погубил брата! Я предал и погубил с таким трудом начатое им дело!
В истовом блеске очередной вспышки я увидел орудие убийства. На сей раз им стал геологический молоток из наших инструментов.
Я снова закричал, сорвал с головы капюшон и схватился за голову.
Как теперь быть? Что я скажу братьям?
Как мы вообще сможем выжить без Якова — нашего единственного врача?
Наверное, это было прохождение той «точки невозврата», за которой — лишь крах. Что бы мы ни предприняли — крах. Я почувствовал себя так, словно с меня сняли заживо кожу.
— Чего вопишь, Овощ? — Чьи-то пальцы с силой сжали мне плечо. — Ну-ка, расскажи, что тут творится?
Я узнал приглушенный респиратором голос Аллоизия. Вместе с ним пришел и Маттео. Яростные вспышки грозы отражались в их очках, и мне подумалось, что так пылает праведный гнев их очей.
Професс Габриель, скривившись, принял порошок: высыпал его в рот с согнутого пополам клочка бумаги. Затем сделал большой глоток воды из помятого пластикового стакана. Помассировал лицо жестом смертельно уставшего человека, с видимым усилием разомкнул воспаленные губы и спросил:
— Яков не сказал, что было не так с телом Жана Батиста?
— Нет, монсеньор. — Я потупил взор. — Не успел.
— О-ох, — гулко простонал професс, известие о гибели Якова совсем выбило его из колеи, теперь он как никогда выглядел всего лишь измученным долгой болезнью стариком. — Нужно предать братьев земле… — сказал он, прикрыв глаза ладонью. — Пойди и помоги остальным… Нас теперь вдвое меньше, чем прежде. Нам теперь придется делить любой труд поровну.
Я склонился, чтобы поцеловать профессу перстень.
— Нам некуда отступать, брат Помидорушек. Или мы одолеем этого дьявола, или погибнем, — сказал он и закашлялся. На его губах выступила кровь. Я почему-то уже не сомневался, что это — именно кровь, а не окрашенная марсианской пылью слюна. Интуиция — это возможность предугадать, какой из множества сценариев квантового мира воплотится в жизнь.
А потом мы нашли их, и это стало бы самым большим открытием в истории человечества, если бы на Земле имели возможность о нем узнать.
Началось все достаточно обыденно. День не предвещал каких-либо прорывов. Собственно, мы ничего и не ждали, все были как на иголках, все боялись собственной тени. Стройка остановилась, исследования остановились. Биолабораторию закрыли, собранные образцы и записи Якова уложили в контейнер и оставили в пустом трюме «Святого Тибальда». Мастерскую закрыли. Печь, в которой некогда обжигали кирпичи, давно остыла. Брошенные под открытым небом стройматериалы постепенно заносило песком.
— Профессу Габриелю становится хуже, — сказал Аллоизий, собрав остальных в оранжерее. — Нужно, чтобы кто-то присматривал за ним днем и ночью.
Экзорцист стоял возле стеллажа с ящиками, в которых у меня дозревали бурые помидоры, и рассеянно перекладывал плоды с места на место, будто что-то смыслил в сортировке. Маттео и Томаш сидели на койке. Я, чтоб не терять времени даром, занимался подкормкой: отмерял по литру смеси воды и удобрений на каждый куст, а затем тщательно, с молитвой, выливал под корень.
Томаш поднял руку, словно школьник.
— Я присматриваю за принтерами, за кораблем, за энергосистемой. Я присмотрю за профессом, мне не сложно. И не нужно далеко отходить от корабля.
— Хорошо. — Аллоизий подергал себя за оттопыренную губу. — Тогда я приведу в порядок солнечные панели: хочу поработать на свежем воздухе в одиночестве и подумать. Маттео, ты бери Овоща и иди с ним на речку за рыбой: мы слишком налегаем на остатки корабельных запасов, а нужно переходить на местные ресурсы.
— Не пойду я с Овощем, — неожиданно проворчал Маттео. То есть проворчал он вполне ожидаемо, поскольку это была его обычная манера
