— Франциск! — Аллоизий остановился, а я поразился тому, насколько слаб и преисполнен муки его голос. — Франциск!
— Монсеньор, скорее в оранжерею!
Я огляделся. Пока Господь миловал: небо было чистым, Лилит не показывалась.
Каково было мое изумление, когда Аллоизий, вместо того чтобы послушаться меня, вдруг опустился на колени. А затем медленно, как подрубленное дерево, стал заваливаться вперед.
— Монсеньор! — Я кинулся вперед, уже понимая, что он нуждается в помощи.
Чтобы не упасть лицом на щебень, Аллоизий оперся на выставленные руки. И тогда я увидел рукоять большого кухонного ножа, всаженного экзорцисту в спину на всю длину лезвия.
Я схватил его за плечи, прижал к себе. Вернулась треклятая дрожь, а вместе с ней пришла растерянность. Я не понимал, чем могу помочь своему епископу и что вообще делать дальше.
— Это был Томаш, — сказал Аллоизий, зажмурившись. Лицо экзорциста стало таким же серым, как и его седая борода. — Он сошел с ума, Франциск.
— Т-томаш? — обескураженно выдавил я.
Аллоизий открыл глаза, его взгляд уже был тронут поволокой смерти.
— Спасайся, брат… — произнес он на выдохе.
Послышались шаги, я поднял взгляд и увидел Томаша. Тот шел со стороны «Святого Тибальда», в его руках был плащ и рюкзак.
— Зачем?! — выкрикнул я в его сторону. — Зачем?!
Больше всего в тот момент мне хотелось, чтоб на нас всех карой Господней обрушилась с небес Лилит. Слишком сильная была боль, хотелось прервать ее любой ценой. Любой — пусть эта мысль и была греховна сама по себе.
Аллоизий глухо застонал, повел плечами, словно пытаясь освободиться из моих объятий, а потом выгнулся в душераздирающей агонии. Я услышал, как трещат его кости, в нос ударил запах аммиака. Челюсть экзорциста отвисла, а в глазах, как в двух стекляшках, отразился бег облаков.
Томаш был уже в десяти шагах. Рослый и крупнотелый, он нависал надо мной, словно грозящая раздавить Пизанская башня. Я выпустил из рук Аллоизия, упал на зад и отпрянул, поднимая сапогами клубы красной пыли.
— А-а-а! — голосил я, глядя сквозь пыль на силуэт моего брата, ставшего убийцей.
— Я не причиню тебе вреда, Овощ, — сказал Томаш, остановившись. — Прекрати орать!
Я не прекращал. Я закрыл голову руками, ожидая смертельного удара, хотя в руках Томаша не было ничего похожего на оружие. С одной стороны, я хотел, чтоб это все поскорее прекратилось, с другой — во мне все еще был силен инстинкт самосохранения.
— Уймись! — Томаш накинул на плечи плащ, поудобнее перехватил рюкзак. — Ты, Маттео, Жан Батист, Михаил — все вы были для меня примером праведности. Вашу судьбу вершит Господь, и никто иной! Я и пальцем тебя не трону!
Смысл сказанного стал постепенно доходить до моей несчастной больной головы. Я вопросительно поглядел на Томаша, мои глаза горели от слез.
— Професс верно сказал: мы преодолели бездну, но не принесли Христа в своей душе, — проговорил убийца. — Кто-то должен был помочь братьям очиститься. Через мученичество, через смерть. Кардинальская консистория совершила ошибку, признав нас святыми. Мы не были ими — точнее, не все из нас… — Речь Томаша становилась все больше похожей на сбивчивое бормотание. — Но професс был прав — тем, кто умер, как мученик, не требуется совершение чуда, они все уже святы: професс, Станислав, Яков и Аллоизий, они все уже на Небесах! Я помог им, Овощ, ты должен это понять! — Лицо Томаша густо покраснело, я даже подумал, что с ним вот-вот случится гипертонический удар. — Я был солдатом, я знаю, что такое делать грязную работу во имя всеобщего блага!
Я хотел заговорить с ним, но не мог справиться с рыданиями. Я лишь отчаянно жестикулировал, будто срывал с себя невидимых пауков и швырял ими в Томаша. Наверное, во мне проснулась доставшаяся от матери итальянская кровь.
— Когда я увидел разбившегося Михаила, то понял, чего хочет Всевышний. — Томаш мял лямки рюкзака, складывал их и снова распрямлял. — Кто-то должен был сделать работу над ошибками Церкви, ты понимаешь?
— Михаила убила Лилит, — смог произнести я.
— Михаила забрал Господь! — возразил Томаш. — Он простер свою длань над праведниками и сделал первый ход, как в шахматах! Мне же пришлось играть темными, Овощ! Сначала я убрал с доски развратника и софиста Станислава. Господь позаботился о честном и трудолюбивом Жане Батисте. Брат Яков был преисполнен тщеславия, гордыни и гнева, я расколол ему череп, словно кокосовый орех. И чувства испытал те же самые, как если бы я действительно расколол всего лишь орех. Кто следующий? Маттео? Он не погиб сразу, но и професс Габриель — насквозь пропитанный сомнениями, почитающий законы физики сильнее, чем Евангелие, — долго цеплялся за жизнь. Я надеялся, что на смертном одре професс примет факт чуда Господнего без оговорок, он же твердил о «научной этике» и сокрушался, что так и не разгадает «механику марсианских процессов»! — сказал, будто выплюнул, Томаш. — Аллоизий… — Он посмотрел на лежащего перед ним экзорциста. — Старый демонолог… Он сам осознавал, что путь на Небеса ему заказан. Я
