помог ему очиститься — только и всего! — Томаш сделал шаг ко мне. — А тебя я не трону, Овощ. О тебе позаботится Господь, ты — самый чистый из нас, ты унаследуешь эту землю!
— Михаила и Жана Батиста убил не Господь, а Лилит! — Не знаю, зачем я пытался что-то растолковать этому маньяку. Тем более Томаш понял мои слова по-своему.
— Бедный Овощ! — искренне ужаснулся он. — Ты же безумен, как мартовский кролик! Ты совсем не понимаешь, что здесь произошло! Даже твои помидоры соображают лучше, чем ты!
Я наконец смог подобрать нужные слова, и хоть такое нелегко было сказать человеку, которого до последнего момента называл братом, я все же решился:
— Аллоизий был прав: там, где появляются люди, появляются и чудовища. Не знаю. — Господь, быть может, тебя и простит, но мы — никогда!
Томаш только махнул рукой, будто сказанное мной было детским лепетом.
— Я ухожу. — Он повесил рюкзак на плечо. — Наверное, я не заслуживаю Царствия Небесного еще больше, чем остальные… Но ты не сможешь помочь мне очиститься, ты слишком невинен и слаб для этого. Я должен сам пройти путь искупления.
— Куда ты? — быстро спросил я. Мне стало страшно за Адама и Еву Марса, которым Лилит и без того причинила достаточно бед. Им только маньяка с Земли не хватало!
— Пойду на запад — в пустыню, — пожал плечами Томаш. — Доверю свою судьбу Господу. Здесь больше нечего делать. Пусть Он указывает мне путь. Я хочу провести свои последние дни в аскезе и молитве.
Я не ответил. А что я мог сказать? Какой толк от разговора с чудовищем, чьи преступления уже совершились? Ничего не исправить, не предотвратить… Пусть идет на запад — там только дюны, лишайники и песчаная мошка. Ни воды, ни оазисов на ближайшие сто километров. Там он никому не причинит вреда. Господь вряд ли услышит его волчьи молитвы, и аскеза не очистит душу. Скорее всего он умрет в пустыне, а может, вернется, когда поймет, что ему не выжить вне лагеря. Не хотелось бы, чтоб он вернулся…
Томаш огляделся. Возможно, он ждал слов прощания или благословения. Проблема большинства негодяев — они не просто хотят оставаться негодяями, им еще подавай понимание и уважение.
Я сидел молча, поджав колени и схватившись за мыски сапог. Слезы струились по щекам и ниспадали на землю дробной капелью.
— Прощай, Овощ, — изрек тогда Томаш. Он повернулся в сторону Святого Духа и пошагал прочь: спокойный и нисколько не сомневающийся в себе. Я провожал его взглядом, как недавно провожал Лилит. Томаш прошел мимо мастерской и заброшенной стройки, а затем его фигура скрылась за базиликой. Больше мы никогда не встречались. Надеюсь, на одном из кругов ада ему подготовили особое место для вечных мук.
Наконец я нашел в себе силы, чтобы подняться. Я подошел к Аллоизию и закрыл ему глаза. Я наивно полагал, что запас моих слез на сегодня иссяк; никогда бы не подумал, что их еще может быть так много.
Я подобрал тяпку и побрел к лазарету. Дверь оказалась заперта, а у меня не было ни сил, ни желания искать ключи, я сломал замок, использовав свой садовый инструмент вместо воровской фомки.
Маттео давно не спал. Этот семижильный монах-работяга сидел, забившись в угол, словно ребенок, и с ужасом глядел на меня из-под бинтов.
Я отбросил тяпку и, не говоря ни слова, опустился на пол рядом с ним. Ставень с окна был снят, мы увидели, как над сверкающей крышей оранжереи промелькнула тень Лилит. Охотница пустошей отправилась за Томашем.
Маттео поправлялся. Его правый глаз стал мутным и почти ничего не видел. Его раны какое-то время сильно гноились, но в конце концов скрылись под бугристыми шрамами. В упыря, вопреки нашим опасениям, Маттео так и не превратился.
В первое время дела наши были не очень. Опасаясь нападения Лилит, мы почти не покидали корабль. Оранжерея погибла, а вместе с ней омертвела и часть моей души. Когда после долгого перерыва я зашел под прозрачный свод, то увидел покрытые красной пылью увядшие растения и многочисленные следы ладоней Лилит на стекле снаружи.
Мы забросили солнечные батареи, расположенные на склонах, и едва не остались без электричества. К счастью, Маттео нашел в трюме четыре резервные панели, их мы разместили возле трапа «Святого Тибальда», чтобы тратить как можно меньше времени на связанные с ними регламентные работы. «Голиаф» пришлось отключить, но для «Давида» энергии хватало, если использовать устройство с минимальной загрузкой. Кстати, изучение логов «Давида» еще раз показало, насколько порочен и коварен был наш брат Томаш: он производил препараты, разжижающие кровь, и злонамеренно давал их страдающему легочными кровотечениями профессу Габриелю.
И професс, и экзорцист теперь покоятся в соседних могилах. Ни саванов, ни гробов, ни похоронной мессы: увы, мы проводили епископов, как могли, — как ранние христиане.
Я бы не удивился, если бы обнаружились доказательства причастности Томаша к поломке антенны дальней связи. В свете последних событий было бы наивно продолжать считать причиной аварии обрыв заземления. Думаю, антенну целенаправленно сожгли, подав напряжение, раз в сто превышающее номинальное. Кому еще, как не Томашу, было под силу провернуть подобное?
…В первые недели заточения на «Святом Тибальде» мы питались остатками пищи, привезенной с Земли, добавляя в рацион синтетические жиры и
