как швыряют новорожденных котят в реку, мол, вот вам мешок, плывите.
Рассказывают, что они были добровольцами, тщательно отобранными из нескольких миллионов претендентов. Говорят, они были готовы на любые жертвы, чтобы покорить недобрую планету.
Но реально никто так и не узнал их мнения по этому поводу. Потому как до следующей, уже послевоенной, эпохи гонки к Марсу их поселение не дотянуло. От него остались лишь занесенные песком купола общих бараков, затянутые изморозью ледяные разработки и несколько молчащих спутников на высокой орбите.
И еще, как подарок всем нам, — вина, не предъявленная к возмещению.
Непредъявленная — потому что никто не может прийти за долгами, ведь никто из них не выжил. «Мертвая колония» — так у нас о ней говорят.
Это такой наш всепланетарный скелет в шкафу, марсианский домашний призрак. Никто вроде бы ни при чем, а беспокоит. Как изломанные детские ясли на складе, постоянная угроза и затаенный страх — гарантия плохих снов для детей новых поселенцев.
Я, наверное, потому и пугал сестер и братьев сказками на ночь, придуманными тут же, в спальном бараке. О мертвых колонистах, приходящих за неспящими детьми. Приходящими во время бесконечных тихих песчаных бурь, когда на почву Марса ложится синяя тьма, и встает пылевая ночь, и нужно экономить электроэнергию от солнечных батарей. О том, как первопоселенцы являются голые, лишь в шлемах с выдавленными забралами, и тела их покрыты узорами из замерзшей крови.
Сладкий искренний детский ужас от этих историй — первый вкус меда поэтов, испробованный мною, еще неопытным рассказчиком.
На самом деле мы тут, на Марсе, совершенно одни. Было несколько кораблей за годы противостояния с Землей. Они приносили новых людей из метрополии, и сразу же все информационные каналы, включая самые мелкие местные шахтерские, захлестывал непроходимый, хоть и запаздывающий, непереносимый информационный поток.
Тут же наступало всеобщее «равнение на план» и «терраформирование семимильными шагами», от которых некуда деваться. А в пору, когда Марс и Луна-Землю разделяло Солнце и связь держалась на зыбкой цепочке спутников-ретрансляторов, наступал временный покой.
В такие тихие годы всякие неправильные головы начинают посещать разные, не предусмотренные планом идеи.
Вина — вкрадчивый способ принудить делать то, что нужно, без грубости. И без физического насилия, от которого мы отказались, покинув прежний — жестокий — мир, можно управлять только посредством совести или долга. Другими словами — вины. Ты должен бороться за счастье человечества. Ты обязан накачивать непомерный столб атмосферы — пахота сродни строительству Вавилонской башни, — пока набирающие невиданную силу углекислотные ураганы срывают склоны Олимпа.
Ты… Я должен с упорством муравья перетапливать полярные льды в воду, превращая Великую южную пустошь в жуткие болота, мне следует засевать морозостойкой хлореллой глубокие долины Маринера и выжигать хлором неистребимую черную плесень, заселяющую любую поверхность в обитаемых местах.
На программу терраформирования всегда ничего не хватает. Ни средств, ни рук. Ответом на это стала программа социально ответственного отрочества. На самом деле отлично придумано: энтузиазм молодежи, расширение трудового фронта, закалка характера первопроходца, все дела.
Первое свое осознанное решение, связанное с работой, дети у нас принимают в три-четыре года. На Земле им было бы семь, но наш семилетка — это уже самостоятельный человек, который умеет прочищать двадцать видов фильтров и отличает дохлую хлореллу от больной. Причем больную может лечить тремя официальными способами и двумя неофициальными.
Наши дети — это самый лучший продукт, производимый колонистами. Детей много, потому что выживут не все, а заселять Марс нужно, нужно его приводить к земному знаменателю, чтобы наши дальние потомки могли сажать здесь чертовы яблоневые сады! Кстати, я ел консервированное яблоко, по вкусу даже хуже подслащенного глютенового концентрата, а уж с ним мало что сравнится.
В пять ребенок должен чувствовать ответственность за себя и окружающих. В семь — то есть в тринадцать земных лет — у тебя уже есть свое досье, свои производственные мощности и ты имеешь полное право селиться там, где хочешь. Большинство этим правом не пользуется, но некоторые — и я в том числе — предпочитают открытый Марс теплому родительскому крылышку. Которое, кстати, вовсе не такое уж и теплое, если даже не говорить о том, что они по-родственному претендуют на твои мощности, пока ты живешь рядом с ними.
Но речь не о том. Я с рождения и до смерти должен — а точнее обязан — делать Марс пригодным для обитания. Как будто на нем от этого станет приятнее и безопаснее жить.
Через двести лет такой пахоты мы добьемся, что Марс будет походить на земную Антарктиду. Есть чем дышать и зверски холодно. Стоило ради этого переться сюда и жертвовать жизни целых поколений на алтарь этой идеи? Земная Антарктида и сейчас особо не заселена…
Но слишком, слишком много людей положили жизни, чтобы мы были сейчас и здесь.
Вот только у палки, начиненной виной, два конца. С помощью вины можно принудить. Но с помощью той же вины можно предъявить такой неоплатный долг обществу, что тому не останется другого способа, кроме как оставить тебя в покое. Для этого нужно только освободиться от химеры.
Может показаться безумным, но я хочу, чтобы Марс остался таким, какой он есть. Холодным, резким, безводным и таинственным. Мне назначили мою
