Снег идёт всё сильнее. К утру он может совсем завалить дверь, и тогда Майя не сможет уйти. Ей придётся остаться со мной – пока не растает снег. Хочу ли я этого? Да. Хочет ли этого она? Не знаю. Наверное, нет. Иначе – почему она появляется так редко? Я не хочу, чтобы она оставалась со мною против своей воли. Пусть снег прекратится. Пусть Майя уйдёт, когда захочет – до следующего раза.
Я жду Майю. Я сижу у окна и гляжу на медленно падающий снег. Я хочу увидеть, как она проходит по нему, оставляя ровную цепочку следов. Я хочу увидеть её следы. Я никогда их не видел. Иногда они мне снятся.
Дверь открывается с еле слышным щелчком. По комнате проносится лёгкий ветерок. Майя. Она уже сбросила шубку и ботики, оставшись в моём любимом зелёном платье.
– Ты не замёрзла? – спрашиваю я.
Глупый вопрос. Майя молчит.
Я осторожно беру её за руку и подвожу к единственному креслу. Она совсем маленькая – росту в ней, как в четырнадцатилетней девочке. Она смотрит на меня снизу вверх огромными внимательными глазищами. Я присаживаюсь на подлокотник и начинаю рассказывать.
– Знаешь, Майя, я ведь только что думал о тебе. Я всегда о тебе думаю. Ты такая… Такая необычная. Наверное, я тоже кажусь тебе странным. Мы ведь очень разные. Но раз ты приходишь ко мне, значит, я хоть немножко тебе нужен. Посмотри: на моей фиалке распустился ещё один цветок.
Майя глядит на протянутый ей горшочек. Наверное, она улыбается. Мне хочется так думать, ведь по её мордашке никогда ничего нельзя понять. Я убираю фиалку и возвращаюсь к ней.
– Майя…
Мне кажется, или в её глазах мелькает вопрос? Я медленно наклоняюсь и целую её волосы. Они чуть сладковатые и пахнут… Я не знаю, как назвать этот запах. Они пахнут Майей.
– Знаешь, – продолжаю я, – ведь было же время, когда я тебя не знал. Представляешь? Вот есть я, а где-то есть ты. И я не знаю о тебе, а ты обо мне. Правда, странно? Конечно, я и сейчас почти ничего о тебе не знаю. Зато я знаю, что ты есть. Извини, что я так путано говорю. Это от волнения, а ещё потому, что я очень соскучился.
Майя молчит. Тихонько ёжится и только иногда, редко-редко, на мгновение прикасается щекою к моей ладони.
Не знаю, сколько проходит времени: часы давно остановились. Наконец Майя встаёт, мягко отодвигает мою руку и идёт к двери. Теперь я могу наблюдать, как она одевается. Лёгкие ботики плотно облегают пушистые лапки, а вот шубка топорщится трогательным балахоном, из-за которого не видно ни очертаний фигурки, ни крошечного хвостика. Последним движением она запечатывает капюшон. Дверь прихожей закрывается с тихим щелчком. Майя исчезает – до следующего раза.
Я возвращаюсь к окну. Может быть, сегодня я смогу увидеть, как она уходит, оставляя за собой ровную цепочку следов.
Там, за окном, жутко холодно. Идёт снег – так похожий на земной, но состоящий из кристаллического метана. Я один. Тихо играет музыка. Одна и та же мелодия, раз за разом, всё время, всегда.
И до Земли миллион парсеков.
Такая работа (агент Алексей Бурштейн)
Полёт изначально не задался.
Бортовой компьютер сбрасывался на заводские установки четырежды ещё до того, как Плеяды скрылись за кормой. Спустя три дня после старта сорвавшимся с креплений контейнером раздробило грудную клетку второго помощника, хотя суперкарго и оба грузчика божились, что проверяли стопперы лично. При подготовке к полостной операции какой-то умник запихнул в высокотемпературный стерилизатор все инструменты врача, включая пару одноразовых шприцов, и в результате врач остался обладателем пачки лезвий для скальпеля, двадцати метров ПВХ-трубок от капельниц и монолитного пластмассового блина с вкраплениями хирургической стали, чего для приведения в порядок лёгких было явно недостаточно. Виновного так и не нашли, а второго помощника пришлось запихнуть в медкапсулу и надеяться, что он доживёт до конца рейса.
На следующий же день бортинженера засосало в чулане – буквально; микрометеорит проскочил сквозь защиту, что само по себе ЧП, и попал точнёхонько в стык корпусных плит, вскрыв чулан, как консервный нож. Пока бригада в скафандрах добралась до разгерметизированного отсека, бортинженер, которого давление воздуха попыталось продавить сквозь щель длиной в десять и шириной в полтора сантиметра, уже посинел и перестал дышать. Второй медкапсулы на борту не было, поэтому единственным способом помощи бортинженеру осталась горячая молитва.
Затем лопнул ещё один грузовой контейнер. Явно проржавевшую тару суперкарго просто не принял бы, но эта конкретная ёмкость проржавела только изнутри, а снаружи выглядела невиннее первоклассницы на торжественной линейке. Всё было бы ничего, контейнеры взрывались и раньше, но этот содержал высокоэффективное удобрение, которое проело уплотнения, затекло под плиты пола, просочилось в сервисный туннель и через него растеклось
