именно железная дорога. Любой глубокий ручей может их остановить. И не забывайте, что на станции Прохоровка хранится на складах значительное количество продовольствия и боеприпасов.
— Понятно.
— Член Военного совета фронта торопит. Свежие силы к нам пришли немалые. Из резерва. Дело намечается серьезное. Общайтесь, прощайтесь и спать. Завтра подъем на час раньше обычного. Да, вот еще что, Михаил. Твой трофейный Т-34 я взял себе, поскольку он командирский. Ты возьмешь мой танк.
— Здорово, — обрадованно сказал Седов. — Прекрасный танк с форсированным двигателем. На вашем танке, товарищ комбат, мы от Прохоровки прямиком к Гитлеру в Берлин въедем на рюмку крепкого русского чаю!
8
Комбат ушел, а вся честная компания расположилась в землянке. Только Тимофеев остался стоять, окидывая практичным взглядом углы.
Седов утянул Варю к себе на нары, усадил рядом с собой как дорогую гостью и угостил трофейным шоколадом. Весь его вид излучал неизвестно откуда взявшуюся галантность кавалергарда.
Однако буквально в следующий миг в озорных глазах Федора вдруг снова мелькнул страстный огонек.
— Говорят, что от этого шоколада звереют. Ешь, Варюха, тебе не грозит. Ты девочка правильная!
Варя, неотрывно глядя на Шилова, словно провоцируя его на что-то, медленно взяла в рот темный квадратный кусочек. В этот момент Тимофеев сделал шаг в глубь землянки, снял с плеча охотничий дробовик и любовно пристроил его в угол.
— На уток?
Тимофеев резко обернулся на язвительную реплику Седова, выпрямился и сильно ударился головой о бревенчатый настил.
— Ах, ты, шельма! Низковато здесь у вас. Зато теплее! Отцовский. Белке в глаз, как говорится. Башенный пулемет тоже знаю!
— Понятно, а как тебя звать-величать, мил человек?
— Три Тэ, товарищ сержант.
— Чего?.. Какой еще ТТ?
— Не ТТ, а Три Тэ. Тимофей Тимофеевич Тимофеев!
— Ах, вон оно что!
Тимофеев вдруг опустился на корточки перед Лаской, которая, повизгивая, терлась о его ноги, обхватил ее черную морду своими широкими, как лопаты, ладонями и мощно поцеловал прямо во влажный шершавый черный нос. Удивительно, но Ласка не сопротивлялась, словно с самого рождения нетерпеливо ждала, когда же ее наконец так расцелуют.
Тимофеев расплылся в улыбке.
— Всю жизнь о такой овчарке мечтал!
Ласка вдруг вырвалась из рук Тимофеева и пулей кокетливо выскочила из землянки. Тимофеев поднялся на ноги и снова сильно ударился затылком о настил.
— Правильно, что хвостатая девочка от тебя убежала, — сказал Седов. — На чужой каравай, Тимоха, рот не разевай!
Тимофеев, морщась от боли, потер затылок и вдруг заметил в дальнем пыльном углу шестиструнную гитару. Он шагнул к гитаре и бережно взял ее в руки.
— Товарищ сержант, ваша?
— Нет, рядовой Три Тэ, не моя. Здесь валялась, когда нас заселили. Одна струна оборвана. Сыграй!
Тимофеев сел на ящики и начал бренчать нечто такое, что вряд ли можно было назвать мелодией. Седов недовольно дернул плечом, но сквозь какофонию вдруг прорезался какой-то ритм, и Тимофеев запел неожиданно тонким озорным бабьим голосом:
— Проводила я миленка, он ушел фашистов бить, на прощанье обещала одного его любить!..
Седов одним ловким движением вдруг вырвал гитару из рук Тимофеева. Его губы тронула саркастическая улыбка.
— Дай сюда, это тебе не балалайка!
Седов вдруг мастерски взял пронзительный аккорд. Гитара как будто мигом преобразилась, даже пыль со струн и корпуса куда-то сразу испарилась.
Сержант, органично согнувшись под настилом и перебирая ногами на месте, словно в отчаянной попытке сдвинуть землю назад, запел голосом веселого заводилы:
