1
Сокольников принял комбата в своем уютном блиндаже. Здесь были даже яркие ситцевые занавески в синий горошек. Они прикрывали с боков узкие амбразуры наверху, у бревенчатого настила, сквозь них бодро струился свет июльского утра. Остро пахло свежесрубленной сосной.
Длинный дощатый стол был совершенно чист. Во главе стола восседал сам представитель штаба фронта, его бледное лицо выглядело необыкновенно добродушным.
По правую руку от него с пасмурным видом сидел комбат. Голова капитана была почти полностью закрыта бинтами, они забавно наезжали на брови и плотно прикрывали уши.
Бодрый ответ комбата, что здоровье в порядке, вдруг разбудил в представителе штаба хищного зверя.
— В порядке говоришь? Ты игроком был или мячом?.. Скажи, комбат, не томи!
Комбат вдруг стал надсадно кашлять. Сокольников кисло поморщился и нетерпеливо забарабанил по столешнице тонкими пальчиками скрипача, нежными, как у девочки.
Наконец, откашлявшись, комбат поднял голову и посмотрел на Сокольникова покрасневшими влажными глазами.
— Товарищ полковник, блиндаж завалило, очнулся в медсанбате.
— Ага, футбольный мяч очнулся в медсанбате. Трус!
Комбат резко вскочил. Табуретка, на которой он сидел, с грохотом опрокинулась на дощатый пол.
Лицо комбата исказила гримаса негодования.
— Я — трус?..
— Сядь, Савельев! Кому говорю?
Комбат секунду, сжав челюсти, смотрел в ледяные глазки представителя штаба. Ничего хорошего они не предвещали.
Комбат жадно втянул в себя воздух, как будто не дышал несколько минут, поднял табуретку, снова сел у стола и уперся тяжелым взглядом в щербатые доски старинной столешницы. Он вдруг подумал не о немцах и не об отступлении, а о том, где, в каком музее, Сокольников раздобыл такой старинный, явно купеческий стол, — древний, но крепкий, как многовековой дуб, с изящной резьбой по краям.
Сокольников невозмутимо закурил папиросу.
— С «тиграми» надо было ерепениться. Они тебя с сухим счетом обыграли. Сколько танков в батальоне осталось?
— Две трети выведено из строя. Больше половины из танков, выведенных из строя, потеряны безвозвратно.
— И ты еще мне свои красивые глазки строишь? Трибунал тебе светит, Савельев! Вот он разберется, трус ты, футболист или просто дурак, какими Русь-матушка славится, ох, славится. И то, и другое, и третье, сам понимаешь, как хрен, редька и чеснок. Так что разговор с тобой, думаю, будет короткий!
Комбат сурово насупился.
— Готов предстать перед судом.
Лицо Сокольникова совершенно неожиданно снова расплылось в добрейшей улыбке.
— Скажи спасибо, что твой танк в тылу немцев один в футбол играет.
— Какой танк? Номер?
— Извини, в радиограмме, которую мы перехватили, фамилии игроков и номера на майках немцы не указали. Вот противные, да?
2
Стало смеркаться, а Варя все сидела в заброшенном погребе, отдельно стоящем на чьем-то огороде, и дрожала то ли от страха, то ли от безысходности. Ее глаза лихорадочно поблескивали в полумраке, как таинственные лунные блики на поверхности озерной воды.
Ах, Ласка! Она, дуреха, безрассудно выскочила из танка, и Т-34 пришлось резко остановить.
Седов резко притормозил и, как всегда бывало в таких случаях, принялся смачно ругаться. Варя, оттолкнувшись от края сиденья механика-водителя, быстро выбралась через его люк в лобовой части Т-34, практически на ходу спрыгнула с танка и побежала вслед за своенравной овчаркой.
Она с трудом отыскала Ласку здесь, в погребе. Проголодавшаяся собака нашла горсть сухих куриных костей и хрустела ими за милую душу.
