— Теперь я пойду. Ян ждёт. А ты… не делай глупостей. Всему своё время.
Собеседник не отреагировал и не попрощался. Он не обиделся — задумался. Рик сжал его плечо и встал со скамейки, затушив окурок о металлический край вычурной урны с такими же, как у скамеек, ножками-лапами. На ножках урны ничего нацарапано не было — брезговали, должно быть. Налетевший откуда-то ветер перебрал высвободившиеся из хвоста Капитана белые пряди.
«Это было жестоко, — подумал Рик. — Но действенно».
Возможно, Капитан думал так же.
— Кстати, я полагаю, одной твоей знакомой влетит за контрафакт. Неиллюзорно. Ян тоже уже знает, но я ему ещё повторю… А ты почему сразу не доложил? А, Капитан? Хотя возмущался, говорят, больше всех…
Тот курил, глядя в небо. Ветер намёл ему под ноги хлопья кленовых листьев. Они шуршали у его ботинок, словно стыдливые попрошайки, и безропотно принимали падающий на свои спины серый пепельный прах. На третьем этаже кто-то с грохотом распахнул очередную фрамугу — занавески взметнулись, как белые крылья, и тут же опали. Капитан не обратил на это никакого внимания.
Начиная новую жизнь, люди гораздо чаще состригают волосы, чем отращивают. Но у этого, нездешнего, всё было наоборот, и Рик его понимал, потому что сам происходил оттуда же. Другая ментальность: не сбросить старый покров, а скрыть его за свеженарощенным. Потому неудивительно было и то, что прежнее иногда прорывалось. Много прежнего, разного, иногда противоречивого — в зависимости от количества наросших слоёв… Рука заместителя непроизвольно легла на нагрудный карман пиджака. Проверила, в порядке ли собственные.
— Пока, упрямец.
Капитан наконец снизошёл до кивка.
И снова они столкнулись, не сдержав появившееся на лицах выражение почти одинакового недовольства — двое удивительно беспричинно не выносящих друг друга людей. Раздражённый рывок брови, сухо поджатые губы, вертикальные, прорезавшие лоб секундные морщинки. Их обычное «привет», так похожее на «опять эта сволочь».
— Доброе утро, — вежливо сказал ей Ричард Прайм, придерживая тяжёлую дверь вестибюля. — Заходишь или выходишь? Может, пропустишь меня?
Четвёртая взглянула на него снизу вверх ничего не выражающими серыми глазами.
— Я искала Капитана. Координаторы сказали, что он вышел прогуляться. Вы не видели его?
Рик качнул головой в сторону больничных корпусов.
— Сидел у памятника и курил.
— Спасибо.
Она казалась только-только вышедшей из дремучего холодного леса: мокрые по колено брюки, листья и хвоя на одежде, острый, грибной запах прелости и мха. Перекатила из одного уголка рта в другой длинную бесцветную травинку. Рик почувствовал привычный холодок затылком — чужой запах, чужие растения, отзвук не этого мира.
— Жевать эндемики опасно для здоровья.
Четвёртая подняла ладони, заляпанные чем-то фиолетовым.
— Я их ещё и ела, — без улыбки сказала она.
Они по-прежнему стояли на пороге — он, поддерживающий плечом дверь, и она, с преувеличенной серьёзностью разглядывающая пуговицы его пиджака. Если Капитан был ниже его на полголовы, то Четвёртая — почти на две. Но она ничуть не производила впечатления ребёнка. Жаль. Тогда, обманувшись, можно было бы относится к ней подобрее.
«Не удивляюсь, что ела. Тебя ничего не берёт. Когда-то проглотила „забвение“, а ведь поди ж ты — живая».
— Дядя пока не спустился, — сообщила Четвёртая. Откуда-то она знала, что у Рика с тем встреча, или просто догадывалась.
Рик смотрел на неё — на призрака, на досадливое напоминание, на странную страшную схожесть, смотрел, искал и всё-таки не находил, и это было хорошо и плохо. Опять исключало возможность обмана. У него вдруг заныли все зубы.
— Контрафакт, — сказал заместитель.
— Ага, — согласилась Четвёртая.
— Подводишь Яна.
— Простите.
Рик смотрел на неё и видел ещё и битву — битву последнюю, потому что после город пал, и это была не битва в том смысле, что мечи, щиты, бомбы и пистолеты, а полукруглая, уютно-янтарная зала дома Собраний, нежный рассеянный свет, стаканы с прозрачной водой, нераспечатанные индивидуальные блистеры. Скрип-скрип кресел, приглушённый кашель, кашель надсадный, рвущийся, кашель, напоминающий хрип, кашель, звучащий, как ругань. И скрип-скрип кресел снова, когда она зашла — гордая улыбка победителя сквозь треснувшую корку крови на иссушённых болезнью губах
