створки. Солнце длинными полосами лежало на матовых плитках пола — справа налево и слева направо, внахлест, словно рисуя лучами углы. Совершенно против природных законов — не может же на небе одновременно быть два солнца, движущихся навстречу друг другу. Совершенно естественно.
— Что тебе больше нравится: лес или море? — остановившись у левой панорамной стены, Ян положил руку на тёплое, нагретое солнцем стекло.
— Ян, я же тебе говорил — городские трущобы. Гетто.
— Человеческие муравейники? Тьфу на тебя!
— Тьфу так тьфу.
Слева за стёклами резко уходил вниз обрыв. Песчаный, чуть поросший сероватой травой, с той стороны наверняка испещрённый ласточкиными гнездами, потому что в небе, рядом с жёлтым солнечным мячом, вспыхивали и гасли стремительные чёрные росчерки птичьего полета. Ласточки летали высоко, обещая хорошую погоду. Внизу синело море — мирно спящее животное. Оно было северным, судя по густой темноте волн, но спокойным, дружелюбным. Запах, сочащийся в стыки в рамах за неимением открытой фрамуги, отдавал теплотой, солью и влагой. Стекла покрывали чуть заметные жемчужные разводы той же соли и кое-где — птичий помёт.
— Дом на обрыве, — сказал Рик. — Чревато оползнем.
— Да и двери с ним. Перераскроется в другом месте. Но красиво, правда?
Директор переступил с ноги на ногу и прислонился к стеклу лбом. Он вглядывался в безоблачный покой и щурил глаза — слепило солнце, но явно не прочь был бы сейчас оказаться там, по ту сторону окон и рам: спуститься вниз и потрогать море, а то и зашвырнуть в него, дурачась, один-другой плоский камень-блинчик.
— У моря хорошо почти всегда, но не зимой, когда оно замерзает. Даже если покрывается льдом только у берега, всё равно превращается из моря в белую пустыню.
— Не любишь пустыни?
— Не люблю белый. Белый — тоскливый цвет, если его очень много и он тянется плоскостью.
— Есть ещё южные моря, Ян. Они не замерзают. Купи себе там домик.
— Вот выйду на покой — обязательно.
А справа стоял лес. Хвойный, ажурный, величественный. Он протягивал к людям за окнами галереи тёмно-зелёные ветви и с любопытством скрёб ими по стеклу. Лес тоже пах, густо и крепко — смолой. Заколыхались папоротники — Рик всмотрелся — и снова успокоились. Прошмыгнул, видно, какой-то маленький зверь.
Тот лес, из которого пришла Четвёртая, должен был быть глуше, старше и мрачней. И звери там бродили на привычных, наверное, мало похожие: больше и острее клыки, нрав дурнее, прожорливей брюхо, а ещё больше лап, ушей, глаз и двери знает чего вдобавок. Как у неё только хватает безрассудства… глупости… наглости… Чёртова девчонка! Неужели она не понимает, сколько причиняет Яну беспокойства и страха…
Ян ласково погладил сосны через стекло. К лесу он тоже ощущал тягу.
— Ты никогда не думал о том, чтобы стать натуралистом?
— И альпинистом, и археологом, и полететь на Марс. Да. А вместо этого просиживаю дни в унылом кабинете, пока мои подчинённые занимаются странным, и мы все вместе верим, что странное — значит нужное и полезное. Или не все, какая разница.
— Ну, Ян. Не начинай снова.
— Не буду.
Рик не рассказал другу, что с утра уже успел повидать его племянницу — тому всё равно предстоял с ней потом отдельный и неприятный разговор о контрафакте. Ян пошёл дальше, к концу галереи, где раздвижная дверь скрывала за собой уже не сонный, а деловой технический коридор. Он засунул руки в карманы брюк и принялся высвистывать какой-то весёлый мотив — это говорило о хорошем настроении, которое позже будет непременно подпорчено. Все эти дураки попавшие и своевольные дети… Смятый бумажный ком хрустнул в кармане, когда Рик сделал широкий шаг, торопясь нагнать директора, потому что замешкался у правого окна, — статичные окна, тем более природные, пожалуй, самое лучшее украшение, и не надо никаких там картин — рассматривая уходящие вглубь чащи дрожащие, мшистые, малахитовые с золотистым оттенком тайные лесные недра, и напомнил кое о чём.
Стройный корабль на широкой блестящей глади. Целый, неповреждённый. Не беря в расчёт рисунки на боках, просто ассоциацией. И кое-какие сомнения, живущие так глубоко, что, будь это в лесу, не пробился бы туда ни единый луч.
— Ян, слушай.
— А?
— Все эти искусственные. Сколько их мы обнаружим ещё?
Директор пожал плечами.
— Я не знаю. Армада относилась к своим экспериментам очень неряшливо. Во всяком случае, мы не нашли ни картотек, ни списков. Может быть и так, что Армада успела их уничтожить, конечно… Искусственных было немало. Думаю, нам с ними ещё сталкиваться и сталкиваться.
