испугала. А дверь так послушно и мягко качнулась под протянутой рукой, и так доброжелательно хлынул сквозь неё свет, что захотелось войти — спрятаться от пустоты. Роман перешагнул через порог, осмотрелся и сел в кресло, вытянув гудящие ноги. Практически тут же за дверью раздался звук шагов. Откуда, коридор ведь только что был совсем пустынным? Роман нервно одёрнул рубашку и снова вскочил, но вошли не дознаватели, а молодая женщина с подносом, на котором стояла чашка с кофе.
На женщине был синий костюм и бифокальные, круглые, совсем не подходящие её узкому и длинному лицу очки. Тугой пучок бесцветных волос на затылке качнулся в такт наклону её головы и улыбке.
— Кофе, — не то предложила, не то объяснила она.
Должно быть, здешняя служащая или секретарь, решил Роман. Видел он таких, услужливых и компетентных: юбка, блузка, выдрессированная улыбка, меткий взгляд из-под острых ресниц, цок-цок-цок по блестящим плитам, шур-шур-шур по дорогому ковру, «да, Директор Директорович», папки, бумаги, факсы, звонки, глобальная база сплетен и перетолков. Но эта была не по-секретарски проста и совсем не красива — у здешних начальников, видимо, торжествовали другие критерии. А вот кофе варила что надо — горелыми зёрнами и близко не пахло. Он поблагодарил, взял протянутую белую чашку, отхлебнул и зажмурился — давно не пробовал настолько вкусного. Словно ударило в голову коричневое жгучее тропическое солнце. Приоткрыв глаза, он увидел, что женщина прочла выражение на его лице, и это её обрадовало.
— Это вам спасибо, — сказала она.
«Ты тоже ходишь через двери?» — подумал Роман. Он скользнул глазами по фигуре женщины, ища нечто, быть может, связывающее её с рыжеволосой маркизой и шаманом с лесной Горы: нечто в осанке, в манере стоять, в движениях плеч и кистей бледных рук, в невидимой ауре, окутывающей тело, как призрачный кокон. Женщина что-то почувствовала — в ней ощутилась неловкость человека, осознавшего, что его пристально рассматривают. Она переступила с ноги на ногу. Отчего-то она не прощалась и не спешила уйти.
— Если вы боитесь, то не надо. Вам не сделают ничего плохого.
— Я своё уже отбоялся, — ответил ей Роман. — Когда сидел в яме и ждал, что вот-вот стану ужином. Таким хрустящим, знаете, поджаристым.
Женщина повернула голову и посмотрела на дверь. Потом вдруг обошла стол и села напротив Романа.
— Меня зовут Эрна, — сказала она. — По секрету говоря, меня тоже как-то чуть не запихнули в печку.
Роман в изумлении вытаращился на неё и не нашёл, что ответить. И тогда женщина рассмеялась.
Смех стирал неровность её облика и делал вытянутое лицо округлым и туманным. Смех превращал её почти в красавицу. Роман впервые за время разговора с ней заметил, что под слоем пудры у неё на щеках словно бы отпечатки оспин. Впрочем, когда Эрна смеялась, оспины казались веснушками. Роман вспомнил, как смех изменил и жёсткое лицо рыжеволосой маркизы. А как выглядит он сам, когда смеётся? Эрна подняла на него увеличенные линзами очков чёрные глаза.
— А потом я тоже сидела здесь. На вашем месте. Так что бояться вам не следует — видите, я ведь живая.
— Вижу, — ответил Роман.
Да, если только она не придумала это, чтобы утешить его, она была здесь, живая и реальная, и даже с памятью о том, что где-то и когда-то, за какой-то неведомой дверью, пережила не самые приятные моменты, похожие чем-то на те, что на себе испытал Роман. С памятью, которой она поделилась с ним, — а, значит, её не рихтовали. Этой женщине предложили остаться. И разносить кофе?
— Вы помните. И работаете с ними вместе. Так это вы — дознаватель?
— Я просто секретарь, — сказала ему Эрна.
— Тогда как…
Значит, у него тоже есть шанс.
Но они уже шли к нему по коридору — не незаметно из ниоткуда, как Эрна, а твёрдо и парно печатая шаги. Мужские, сильные. Эрна поднялась, одёрнув юбку, и взяла поднос, отходя к двери. Она действительно была секретарём — те же повадки, что у всех остроресничных обитательниц приёмных: принести гостю напиток и не мешать его разговору с начальником. Не вмешиваться. Но она продолжала успокаивать Романа глазами, пока один из вошедших, отпуская её, не кивнул, и она не ушла.
— Вам, наверное, уже сказали, что делают с теми, кто увидел лишнее? — возвращается к разговору старший. Тон его голоса деликатный, чуть ли не сожалеющий. Или же он сам по себе добродушный и мягкий человек, а вовсе не играет и не изображает…
— Да. Я уж не знаю, как именно вы будете это проводить, но, если будет больно, можно мне как-нибудь… наркоз, то ли, или хотя бы выпить… Просто я…
«Я трус и не переношу боль», — не договаривает Роман. Он и так уже испытал достаточно унижения. Ему явно не хотели предложить остаться. Он — потрёпанный желтостраничный писака — был им не нужен.
Старший перебирает лежащие перед ним листочки, снова и снова оглаживая края осторожными пальцами. Когда руки живут словно бы отдельно от тела, заметно — таким даром часто обладают художники и музыканты. Но вот часто ли у людей, принадлежащих к этим творческим слоям, бывают на
