ведьмочки и неожиданной концовке смелого эксперимента приводит старика в подобие экстаза. Он ржёт на весь дом, хрипя и булькая. Курт довольно раскланивается, сияя белозубой улыбкой и зелёными безбожными глазами. На этот вечер он нашёл себе благодарного слушателя, и ему абсолютно плевать, что его величают каким-то армейцем и обещают предоставить на завтрашнем Очищении самое лучшее зрительское место. Ему уже вообще на всё наплевать: на двери, неизвестно когда теперь откроющиеся, на воронку посреди мёртвого города, на котов, мертвецов и непрочитанную книгу. Его талант рассказчика ведь так редко ценят…
Четвертая тихо встаёт и уходит. Её никто не задерживает, напротив, сторонятся, — не то уважительно, не то с опаской, пропуская в сени и аккуратно задёргивая следом занавесь из плотной ткани. Деревенская ночь врывается внутрь через полуоткрытую дверь, оставляя позади гогот и разговоры, принося травянистые запахи, прохладу и тишину, потрескивающую голосами насекомых и зверей. Матово тлеет краешек неба. От звёзд он весь словно в дырчатых прорехах.
— Весёлые аборигены. Но ни черта не мирные.
Она рассматривает темноту, низкий частокол забора, неряшливый кустистый бурьян. Не приходит и пяти минут, как рядом с ней неслышно возникает Капитан. Он горбится, чтобы не стукнуться затылком о низкий косяк двери, приваливается к деревянному срубу и ждет.
— Завтра у местных будет какой-то праздник, — произносит Четвёртая.
— Ну да.
— А мы — любопытствующие соседи, которые захотели приобщиться и посмотреть.
— Верно. Те самые армейцы.
— Слишком гладко сошлось. Что скажешь про динамит у них в сарае?
Капитан насмешливо фыркает.
— А ты результативно в тот раз сходила покурить…
— Он пахнет. Очень сильно пахнет смертью. Я где угодно её почувствую. А на сарае, тем более, был амбарный замок из тех, которые очень легко вскрываются любой ерундой вроде гнутого гвоздя или пилочки… Я повесила замок назад, не волнуйся. Охраны не было, никто не видел. Там целая гора взрывчатки, Капитан. Можно ей увешаться с ног до макушки.
Капитан поворачивает голову, чтобы посмотреть ей в лицо. В темноте его белые шрамы особенно ярко видны, а глаза, напротив, как два чёрных провала. Поэтому, удивляется ли он в очередной раз такой гиперчувствительности на определённого рода вещи или же, напротив, сомневается, не разобрать.
— Дядя говорил, что те, кто умирали, но остались живы, становятся способны чуять смерть. В этом я ему верю.
Она не оправдывает своё страшное чутье, просто доносит информацию.
— Он для тебя всё-таки авторитет, — Капитан по-доброму улыбается.
Собеседница дёргает плечом.
— Так зачем динамит, как думаешь? — спрашивает она вместо возражений.
— Рыбу они им глушат, вот зачем.
— С чего это ты взял?
— Ну, как… Не знаю. А ты решила, что он тоже понадобится завтра?
— Для чего на празднике что-то взрывать?
— Возможно, для их местного бога. Кстати, слышала, как он называется? Разрубивший Луну.
— Что?
— Символично, правда?
— Тогда, может, и разрубят что-нибудь… то есть подорвут… во славу…
— Или кого-нибудь.
Четвёртая укоризненно качает головой.
— И кто из нас ужасен, хотела бы я знать?
Капитан тихо смеётся.
— Да рыбу же, рыбу, хотя и её жалко, и вообще, это чистой воды браконьерство… Попробую узнать у старика побольше. Курт его разговорил, молодчина, пусть и методы его… кхм.
— У меня уже на третьем анекдоте завяли уши.
— У меня — на шестом.
— Ты сильный.
— Просто до шестого не вслушивался, а думал о своём. И не подлизывайся.
— Это был комплимент, дурачок.
