— Предупреждай заранее, я, как знаешь, к ним не привык… Будешь здесь?
— Надоело. Лучше прогуляюсь.
— Недалеко. И без оружия не ходи.
— Пф!
— Это приказ.
— Ещё и заботливый. Кэп-мамочка.
— Стукнуть бы тебя, нахалка…
— Ладно-ладно, не мамочка — папочка. Оба сразу, как уже однажды говорилось. Только не раздражайся. И выясни, что хотел. «Очищение»… Не вяжется это слово с динамитом.
— Отчего же. Очищают не только водой, но и огнём. Как инквизиция в средневековье за некоторыми общего типа дверьми. За нашей земной, например.
— Сжигая людей?
— Да.
— Плохо. Тогда всё это плохо. Иди. И я пойду, подумаю…
Местный выступает из тени лабаза и хрипло просит прикурить. Он стар и не представляет опасности, хотя довольно въедливо щупает глазами, невысок ростом, бородат и тощ, а тянет от него почему-то овчарней — пастух, наверное.
— Хорош табачок, — нюхает воздух. — Но у нас лучше.
— Да ну.
— Экие вы, — хмурится он. — Армейцы, что ни говори. Всё в оружие обращаете. Два слова в ответ, а уже обидно.
— Я не со зла. Я так всегда разговариваю.
— Ладно уж, не будем… Дело у меня к вам есть, серьёзное. Можно?
— А если я скажу «нет»?
— А вы не говорите.
Местный явно не из трусливых. Четвёртой становится любопытно.
— Слушаю.
Он откашливается.
— Вы, — сделав паузу, произносит этот нечёсаный диковатый старик. — Вы, армейцы. Знаете, что тут завтра будет?
— Праздник. Очищение.
— А вы знаете смысл его?
— Нет. Расскажите.
— Это не праздник. Это — гнилое дело. Смертоубийство. Видите дом с краю? Там, в погребе, парнишка. Его заперли, потому что он может помешать. Хотите, поговорите с ним. Он вам расскажет…
— Вы ему сочувствуете?
— Да.
— Так почему не поможете?
— Я тот, кто должен его охранять.
— И, чтобы не вызвать гнев на себя, обращаетесь к постороннему. Мудрая позиция, но отчего вы полагаете, что я так сразу…
— Потому что нам больше не на кого надеяться.
— Нам?
— Людям. Людям, которые тут ещё остались людьми.
Дрожащий свет масляной лампы, приколоченной к стене, падает на лицо старика. Он выглядит так, будто потерял всю семью.
— Великое действо! Великое!
Старейшина важно поднимает палец к закопчённому потолку. Курт усматривает в этом сигнал к новому анекдоту, радостно подбирается и с готовностью раскрывает рот, когда рука Капитана, предупредительно взметнувшаяся, заставляет его заткнуться — в прямом смысле слова.
— Мы счастливы присутствовать при нём, почтенный старейшина. Милость Разрубившего… Но мы ничего об этом не знаем. Нас отправили, отравив неведением. Просветите же своих гостей, прошу.
Вежливый тон и оскал, что почти что улыбка — Капитан, когда захочет, может казаться вполне приятным человеком. Курт сдавленно мычит в
