аллергии. Или сильного похмелья.
— Тошнит?
— Немного. Ерунда.
— Вот вода, глотни…
Я пью воду, которую Лучик подносит мне в маленьком ковше. Её поверхность покрыта тонкой плёночкой, оставляющей на языке характерный привкус. Как и мои руки, и одежда, и лицо, здесь всё в муке — она сеется в воздухе, словно взбитая пыль, колко щекочет ноздри, мешает дышать. Загоняю чих поглубже, фыркаю, снова принюхиваюсь. Это точно мельников амбар. Тот, что рядом с его домом, в двух дворах от деревенской площади.
— Сколько я пропустил?
— По времени — немного, по событиям — и того меньше. Ты, когда спишь, сопишь смешно…
— Где Лада?
— Мои друзья с ней, не волнуйся. Они её в обиду не дадут. Тшш, погоди, резвый… Нам нужно немного переждать. Лежи. Всё в порядке.
По моим ощущениям, мы ждем тиков двадцать. Жаль, что нет считателя. Когда солнце переползает с моей щеки на висок, Лучик помогает мне подняться и отряхнуться. Приотворяет дверь, проверяя, потом тянет меня за собой. Мы крадемся через дворы, сминая лопухи и траву. Здесь пустынно, сама деревня как будто вымерла, только ветер шуршит в цветочных гирляндах, развешанных под крышами и на деревьях, да отчетливо несёт горелым. Со стороны хором пророчицы смутно слышны какая-то возня и голоса. Похоже, народ почти весь там. Внимает пророческим наставлениям перед приходом гостей с востока.
— Конфедераты, — вздрагиваю я.
— Ещё нет, но уже близко, — Лучик приостанавливается. Что-то рассматривает. Наверное, резные наличники или конёк какой-то крыши. На них, я знаю, всегда с восторгом пялятся пришлые. Наличники, коньки и ставни у нас в деревне все очень красивые. В них дышит рука мастера. Многие сделал мой отец, ещё когда не так пил. — Ух ты… здорово. Когда я была маленькой, я тоже жила в деревне. У нас тоже украшали резьбой, но не так по-королевски, надо сказать…
— Ты из деревни? — спрашиваю, хотя понял это ещё тогда, когда только почуял её, стоящую на дороге вместе со своими друзьями. — Я думал, все прежние живут в каменных городах.
Лучик смеётся.
— Вот и не все!
— Здорово, — теперь говорю уже я. И не знаю, что добавить. Расспросить о жизни, о семье? Но Лучик сама принимается рассказывать.
— У меня был старший брат. Он учил меня слушать шаги людей, которые далеко, просто прикладывая ухо к земле.
— Это как? — меня никто такому не учил. Я заинтересовываюсь.
— Просто же. Ухом в пыль — и слушала. Земля не только шаги очень хорошо передавала, но и топот копыт, и гул, когда колёса катятся… Так мы узнавали, что из-за поворота скоро появится всадник или телега. Сейчас я попробовала послушать так же — только волосы в пыли испачкала, а слышать ничего не слышно. Хотя, может, это умение пропало с возрастом. В детстве всё было лучше. Самое-самое время — жаль, что оно ушло…
— Здорово, — вот прилипчивое слово. — Вы часто так делали?
— Да. Одно из любимых развлечений. Натренировались все, хвастались друг другу, что с таким умением точно возьмут в разведчики. Потом началась война, стало не до игр, и брат ушел на неё, чтобы защищать нашу страну, — тон Лучика становится тише и острее. Она вспомнила что-то застарелое, больное, и я уже жалею, что не свернул разговор на какую-нибудь другую тему. — Перед уходом он взял с меня обещание: почаще слушать дорогу, чтобы узнать о его возвращении раньше всех остальных. Топот многих сапог, шум моторов — так будет звучать армия, вернувшаяся домой с победой. Я слушала почти каждый день. Однажды я и в самом деле услышала, как шагают по дороге множество людей и рычат машины. Но это был враг. Большое разочарование, большая боль… И страх.
Мы молчим. Я думаю о том, что это всегда страшно — когда приходят чужие. Потом думаю, что, когда пришли эти четверо прежних, я не боялся. И уже нахожусь на полпути к мысли о том, что, раз не было страха, то слово «чужие» тут не очень годится, как вдали и сбоку, над полями, что-то неясно грохочет. Я вздрагиваю, Лучик, наверное, тоже.
Неужели собирается гроза? Но ей не пахнет…
— А твой брат? — спрашиваю, потому что нужно что-то спросить, хотя это, конечно, тоже больной вопрос.
— Он погиб. И его друзья тоже. Но в войне мы победили — хотя и не так скоро, как все надеялись.
— Ты тогда стала солдатом?
Она, наверное, улыбается — на меня словно веет теплом.
— Нет, я всегда была просто девчонкой. Носила косу вот так, ниже пояса, почти до колен… Мальчишки любили за нее дёргать.
Я вспоминаю собственное поведение и тоже улыбаюсь.
— Совсем как Лада!
