бандитское зверьё…
Разве что из-за того, что, как всем известно, прежние умерли.
— Всё. Ждём ублюдков. А где эта старая выдра? Я прекрасно помню, что она обещала вторую половину сразу по прибытию. Эй, деревенские, сходите-ка лучше, тряхните вашу пророчицу, а не стойте и не пяльте буркалы. Впервые увидели танки? Что за дикий народ… Беляночка, может, всё-таки потом, на сеновале… а? Кривится, чудная. А вот у меня три жены. И ни одна не жалуется, так что подумай, прежде чем отказываться. Я абы кому не предлагаю. Я себя очень люблю, очень…
Гневное клокотание множества глоток глохнет за дверью. Недовольство толпы, у которой отобрали жертву, вопросительно и обращено к пророчице, но она явно не собирается ничего объяснять, только коротко и властно взмахивает сухой пожелтевшей рукой, и люди уходят, пятясь и ворча, однако лишь из дома — не со двора. Там они сплачиваются в плотную массу и ожидающе, негромко переговариваются. Курт фыркает с насмешкой и разочарованием: не дали подраться. Четвертая поглаживает пальцем клиновидное лезвие своего ножа.
— Это всё потому, что ты рыжая, — доверительно сообщает ей Лучик. — Рыжие всегда крайние: то их в колдовстве обвинят, то в отсутствии души.
— А что говорится о блондинках?
— То, что они плохо водят автомобили, — отвечает Курт. — Кэп, у тебя есть права? Есть? Так вот, на меня в качестве пассажира не рассчитывай.
— Сколько тебе повторять, я просто седой.
— А каким был?
— Сине-зелёным. Умолкни.
— Фантастика!
Восхищающегося Курта и уже готовящегося сказать ему что-нибудь ядовитое командира вдруг прерывает Костыль:
— Благодарю вас, Посвящённая-старшая.
Пророчица смотрит на них всех долгим, ничего не выражающим взглядом.
— Прежние, — после продолжительного установившегося молчания произносит она. Голос хрипловат и глух. — Прежние. Накануне пришествия.
Старая женщина в чёрном балахоне не кажется ни удивленной, ни взволнованной. Капитан хочет обратиться к ней, но пророчица поворачивается к Костылю:
— А ты, пасечник с севера, конечно, не знал, что сонный дурман действует не на каждого. Благодарю и тебя. Я слышала весь ваш разговор — от начала и до конца.
Костыль пожимает плечами. На его соломенной шляпе звякают колокольчики.
— Моя дочь спит? — спрашивает пророчица. — Хорошо. Тогда пойдёмте.
Она приглашает их в зал — широкую светлую комнату с множеством высоких окон. Здесь тоже есть небольшой алтарь, как в комнате Лады — плоский и отполированный камень, на котором теснятся оплывшие толстые огарки свечей. А над ним высится знакомая фигура: пустое лицо без единой черты, меч, упёршийся в нарисованную на алтаре трещину. Только не из железа — цельный, грубо обтёсанный кусок дерева, которому неизвестный скульптор постарался придать сходство с Разрубившим в усыпанной пеплом библиотеке.
— В церкви — настоящий алтарь, — замечает взгляды пророчица. — С круглым каменным столом. Все молятся в церкви, но и дома имеют напоминание.
— И в городской библиотеке молятся, надо полагать, — не удерживается Капитан. — Там и пепел для посыпания голов, если вдруг провинился…
— У вас такие ритуалы, прежние? — пророчица кривит бледные губы. — Нет, так мы не делаем.
— Зато — сжигаете. Книги и людей. Да?
Пророчица не отвечает, молча садится на лавку. В зале они широкие, выставлены рядами — домашняя молельная комната, наверняка собирающая домочадцев и работников с кухни и сада в определённое время дня или вечера. Стены и пол голы. Пахнет травами, свечным жиром и маслом.
На ещё одну лавку Костыль укладывает Серого, подложив тому под голову свёрнутую куртку, и усаживается рядом. Капитан успевает заметить тень неудовольствия на сморщенном блеклом лице их провожатой, и думает: та почему-то не любит мальчика. Он тоже садится, как и его спутники, предупреждающе кладет винтовку на колени. Курт пытается поудобнее устроить свои длинные ноги, но проход между лавками узковат, и, когда ему наконец удается пропихнуть ступни под впереди стоящую и вытянуться, он уже не весел, а раздражён на весь свет, в частности, за то, что тот производит такую
