неудобную мебель.
— Зачем вы нам помогаете?
— Не вам, своему народу, — отвечает пророчица и вслушивается в тихий шум на улице. — У нас очень мало времени… Скажу, как есть. Я не хочу, чтобы вы здесь оставались. Но не хочу и того, чтобы вы умерли — вслед за вами придут ваши братья, мстить. Как конфедераты, которых мы ждём.
Костыль сидит с отстранённым видом, будто его ничто больше не касается. Он держит Серого за руку. Тот спит.
— Почему они идут мстить? — спрашивает Капитан. — Что вы им сделали?
— Десять зим назад несколько деревенских совершили проступок. Пётр-охотник и его приятели. Проступок предопределил грядущую месть. И грядущую защиту от неё…
Мертвецы в канале глядят в небо пустыми глазницами.
— Убийство, — говорит Четвёртая. — Они убили экспедицию.
— Да.
— А вы скрыли это. Верно?
Старая женщина, скрюченная, бледная, похожая на бесцветный гриб, выросший в сыром подвале, медленно поднимает высохшие веки, почти полностью лишённые ресниц.
— Мы были вынуждены. Десять зим назад и раньше к конфедератам относились, как к странникам. Пришли, ушли, не навредили. Просто прохожие. Не враги. Но несдержанность Петра обрекала нас на смерть. Несколько конфедератов выжили после устроенной охотниками бойни. Забрали один грузовик, который охотники ещё не успели сбросить в старый канал. Вернулись домой, чтобы рассказать об убийстве. Смерть пришла бы сегодня, если бы мы не придумали атаковать первыми. Если бы не решились…
— Ваша атака — Очищение, — говорит Капитан.
— Да.
— И своя собственная дочь. Вы сделали из неё оружие.
— Дочь… В том-то и дело. Лада — сирота, ребенок без роду и племени, брошенный кем-то в лесу. Нищенки, из странников, так нередко делают. Пасечник, ты удивлён. Да, мало кто знает, откуда она однажды взялась в моем доме… Приди я тогда на поляну на час-другой позже, нашла бы только кровь. Её бы съели равки, а я — спасла. И вырастила. Вы не отсюда, вы не знаете: спас — значит получил власть над чужой жизнью… Древнее вечное правило. Но, может, и у вас оно есть?
— Нет! — Капитан смотрит на пророчицу с отвращением. — Таких ненормальных понятий у нас не водится. Лучше уж пепел на головы…
Пророчица равнодушно встречает его взгляд. Лучик бросает ей:
— Это зверство — то, как вы распорядились жизнью, которую спасли!
— Это наш способ выжить. Завидя девочку-подростка, идущую навстречу с букетом цветов, конфедераты не станут стрелять. Они… как это? Не варвары. А мы — да, если угодно. Жестоки? Пусть. Но ещё и умны, и хитры.
Капитан ищет в рыбьих глазах что-нибудь, кроме спокойствия, но пророчица отворачивается, считая, видимо, что разговор закончен. Шум снаружи отдает уже закипающим нетерпением.
— Костыль, — обращается пророчица к пасечнику. — Отнеси мальчишку обратно в погреб и закрой. А вы — сидите смирно. Там, снаружи, люди, которые жаждут вашей крови. И в ваших, и в моих интересах этого не допустить. А вы ведь не будете в них стрелять, верно? Я же вижу. Прежние… вы тоже не варвары. Воины. Но не убийцы. Ефим и все, кто приняли вас за армейцев, ошиблись. Вы больше похожи на конфедератов, вернее, это они похожи на вас. Да, неудивительно, вы же их предки. Пусть и не отсюда…
— Тогда и ваши, — говорит Капитан. — Хотя нет. С такими маньяками я не хочу иметь ничего общего.
— Да, тоже мне, родственнички, — бормочет Курт. — Убивают, а сами в убийстве обвиняют… Охотника-то, наверное, грохнул кто из ваших. Вы знаете, кто его убил?
Поднявшаяся на ноги пророчица качает головой.
— Не имеет значения. Он был дурным человеком, причиной сегодняшних бед. Пьяницей, к тому же. Грубый, недружелюбный, жалкий, бесполезный для общества, стыдное бельмо на глазу… Никто его не любил, кроме давно покойной жены. А она происходила из армейцев. Понимаете? Подходили друг другу…
— Тонкости взаимоотношений местных племён нам незнакомы. Армейцы, вы, кто кому подходит… — командиру ещё есть, что спросить. — Но почему деревенских не насторожило то, что в прошлое пришествие конфедераты не вернулись из города? Неужели никто не заметил?
— Они всегда возвращались другой дорогой. Огибали город камней по дуге и уходили севернее. Наши, если кто о них и думал тогда, ничего не заподозрили. Ну же, Костыль, иди…
Пророчица кивает ему на выход, туда, где утреннее солнце и толпа. На Серого она больше не глядит — будто он пустое место. Пасечник поднимается — долговязый, широкоплечий. Серый, которого он снова берёт на руки, кажется в его объятиях совсем маленьким. Лицо у него белое и
