Ragobert и Bisson (не смешивать с кабатчиком Besson) и от них узнал, что садовнику можно доверять. Он почувствовал это и был очень рад, однако ни разу мы не сказали ему, что привело нас к нелегальному существованию.
Вскоре мы увиделись с M-me Prenant и пожалели ее. В деревню она приехала к Pentecote, Духову дню, на очень короткое, как всегда, время, чтобы повидаться с сыном, который жил в лесу. Остаться, даже на короткое время, она боялась: в деревне не знали об аресте ее мужа, и донос всегда был возможен. Самое большее, на что она решалась, это — провести ночь в своем доме. Теоретически всегда была возможность скрыться в поле через забор и соседнюю усадьбу Bisson. Пренан, в свое время, подготовился, расположив подходящим образом кучи поленьев у себя и Bisson, но практически на это могло не хватить времени, настолько мал был участок и ветхи ворота. Несколько успокаивало то, что в доме еще не было обыска, но это могло быть и ловушкой.
По большей части M-me Prenant ехала поездом до Fontainebleau и шла через лес пешком, имея за плечами нагруженный ранец: там были питательные вещи для сына и его товарищей. Разгрузившись у Poli, она оббегала своих поставщиков и отправлялась, тоже нагруженная, через лес к поезду. От нее мы узнали, что Пренан был переведен в лагерь Compiegne (иначе говоря — предназначен для высылки в Германию и, во всяком случае, не расстрелян), но вдруг его перевезли обратно в Париж, в военную тюрьму Cherche-Midi. Это означало, что дело снова всплыло (может быть, в связи с показаниями под пыткой еще какого-нибудь товарища по организации), и снова возникла перспектива расстрела, из-за чего все мы были чрезвычайно обеспокоены.
Замечания, которые я сделал Андрюшке перед нашим отъездом в Nonville, как будто подействовали: молодые люди в канадских куртках и беретах показывались в Acheres гораздо реже. Отец и сын Poli разделили между собой тяжелую обязанность доставлять им пропитание в лес. За табаком и разными покупками они ходили в отдаленные деревни, и, как оказалось впоследствии, это тоже имело плохую сторону: один из них попал в поле зрения какого-то невидимого наблюдателя и возбудил любопытство и подозрения.[1176]
В лесу мы также нашли некоторые перемены: явно увеличилось человеческое население. Иногда на нас выскакивал из чащи неизвестный молодой человек и торопился скрыться; иногда мы чувствовали, что кто-то идет по лесу параллельно нашему пути и не показывается. Это нервировало. В таких случаях я всегда шел по направлению звуков и никогда никого не находил.
Часть леса, расположенная ближе к Vaudoue и Milly, была еще более оживленна: иногда с лесных дорожек выходили женщины с сумками — явно для закупок в ближайших деревнях. Все это были беглецы от немцев по всевозможным поводам, в которых не имелось недостатка. Уследить за всем, при явном саботаже населения, немцам было невозможно, и от времени до времени они устраивали облавы — то тут, то там, всегда с результатами, но, в общем, скудными.
В конце мая произошла курьезная вещь. M-me Fournier, которая к нам явно благоволила, зашла как-то вечером и сказала: «Вы, наверно, не имеете свежих фруктов. Пойдемте в сад. Я покажу вам вишневое дерево, с которого вы можете пользоваться вишнями без ограничений». Мы поблагодарили и пошли в сад: дерево было обильно покрыто свежими поспевшими вишнями. Мы нарвали себе некоторое количество к обеду, предполагая вернуться потом, но, вернувшись, нашли дерево совершенно опустошенным.
Я и до сих пор не понимаю, что это значило: налицо в доме были сама M-me Fournier, ее дочь — «турецкая принцесса», маленький Эдуард — «турецкий принц» плюс садовник. Кто же? Конечно, не садовник и не Эдуард. Она сама? Но для чего бы ей могла понадобиться такая комедия? Дочь — в неожиданном припадке жадности? Как будто не похоже. Осторожности ради, мы не задавали никому никаких вопросов, и до сих пор исчезновение вишен остается для меня загадкой.
За эти недели мы очень подружились с нашими соседями через улицу — престарелой парой. Супруги Debonnaire были довольно богатыми людьми, но у них не было никакой крестьянской жадности и недоверчивости. Взаимная симпатия возникла сразу, особенно — между тобой и старой M-me Debonnaire. Как только они видели тебя, их лица веселели. Иметь этот дружеский дом напротив было приятно во всех отношениях. [1177]
В начале июня мы покинули Acheres и тем же порядком переехали в Nonville, опять делая вид, будто мы были в Париже. Путешествие и на этот раз прошло вполне благополучно, хотя было много разговоров о немецких облавах на дорогах. Природу мы нашли естественно изменившейся и подвинувшейся к лету. На Cailloux завязались виноградные гроздья, еще малюсенькие, а будущие плоды на яблонях и грушах перестали походить на пупочки неизвестно чего.
Вместо газет, которые можно было ежедневно покупать в Acheres у разъездного газетчика, здесь мы ходили в школу к Люсьену слушать радио, и утром 7 июня узнали, что союзники высадились в Нормандии. Это была большая новость, равно как и бомбардировка Англии снарядами-ракетами V-1 и V- 2.[1178] Нас все расспрашивали, что об этом говорят в Париже, и… приходилось отвечать. И тут я вспомнил, как некоторое время тому назад Freymann, мой издатель, говорил мне о немецких отправных платформах на побережье, предназначенных для таких снарядов, и уже не в первый раз я поразился его осведомленности.
В нашем садике обильно разрослись травы и травянистые растения и очень вкусно пахло. Мы пробежались по лесам в поисках полезных вещей. Нашли кой-какие грибы, но ягод, на которые рассчитывали, еще не было, и, к нашему удивлению, мы нигде не видели ни листьев, ни цветков земляники.
