и, действительно, скоро его турнули с высокого места. Дама из церковного дома исчезла вместе со своим семейством, равно как и M-me Baumann. Кроликовод вскоре был арестован по подозрению в доносах вообще и выдаче лесной боевой группы в частности. Он просидел свыше года и был выпущен — по отсутствию ли улик или по наличности связей, я не знаю.
Наших дам, M-me Fournier и ее дочь, мы нашли в подавленном настроении из-за враждебности деревни. Был ли повод для такой враждебности? Германофильские высказывания имели место, мы сами их слышали, но поступков не было никаких — ни якшанья с немцами, ни доносов. Наоборот, в нашем случае они проявили известное мужество: учитель предупреждал их, что с нами иметь дело опасно, но M-me Fournier ответила, что она дала слово и не изменит ему. Мы сделали все, чтобы убедить наших единомышленников оставить дам в покое, и нам удалось, в частности, прекратить кошачьи серенады, которые устраивались каждый вечер под их окнами.
Американцы имели свой лагерь у нового перекрестка — «Carrefour neuf», когда-то идиллического свежего места, где на травках мы отдыхали при прогулках или хождениях в Fontainebleau. Сейчас мы нашли там точное повторение лагеря у «Тира» в лесах у Nonville, и дорога от перекрестка до дома лесника в Barnolet представляла сплошной базар и хуже. Но чуточку в сторону лес опять становился прелестен, и в том году оказался колоссальный урожай грибов вообще и белых в особенности. Американцы боялись их брать, потому что европейские грибы отличались от тех, к которым они у себя привыкли.
Ехать в Париж было еще невозможно, но ожидалось восстановление движения зеленых автокаров. Почта начала ходить, и мы написали в Париж управляющему нашим сквером Sebert и нашим друзьям. Через несколько дней пришли ответы: Sebert писал, что наша квартира ждет нас, и поздравлял со спасением. Мы узнали, что Андрюшка Пренан храбро дрался во время восстания, участвовал в изгнании немцев из Люксембургского дворца, получил орден и поступил добровольцем в армию, чтобы гнать немцев из Франции. Действительно, он был потом сержантом в дивизии Rhein-Danube[1200] и вел себя с честью. Его мать и бабушка вернулись в свою квартиру, но про отца не было никаких вестей.
Наша приятельница и твоя коллега по лаборатории M-me Coquoin, праправнучка знаменитого Carnot, все надеялась найти своего исчезнувшего мужа, который был арестован почти одновременно с Пренаном. Надежда не осуществилась: муж ее был расстрелян, и теперь ему посвящена одна из парижских улиц.
Про Игоря Кривошеина мы узнали, что в середине июня французская полиция завлекла его в ловушку и передала немцам. Игоря пытали и выслали в Германию. Нина Алексеевна с сыном пряталась в окрестностях Парижа и теперь вернулась в свою квартиру.
Относительно Claudette Bloch (Raphael) сведения пришли утешительные: она была жива и находилась в одном из самых ужасных лагерей в Польше, но ее поставили на работу по искусственному каучуку и можно было надеяться, что она уцелеет. Муж ее содержался некоторое время в одном из соседних лагерей, но ни он, ни она не знали об этой близости. Немцы казнили его, а она вернулась через год — летом сорок пятого. [1201]
Как-то, зайдя к Poli, мы нашли там очень большое общество: мальчик Pomme-Pomme,[1202] как ты его называла, с матерью; M. Louis, отставной полицейский комиссар, а ныне секретарь кантональной организации партии; жандармский майор, приехавший производить дознание по поводу лесной боевой группы; молодая дама с трагическим лицом — жена начальника этой группы — Madame Simonpoli и еще кто-то. Жандармский офицер с деловым и сочувствующим видом выслушивал показания и быстро их записывал.
Как раз в этот момент разъяснения давал старый Poli. На вопрос, в какой момент его разъединили с молодежью, он ответил, что его и не соединяли: сидел в том же здании, но отдельно от них. На вопрос, как его пытали, Poli, несколько боязливо косясь на жену, ответил, что бить его били, но пытать не пытали, а относительно молодых думает, что с ними было то же самое. На вопрос, был ли кто-нибудь из них в Compiegne, он ответил, что нет, но думает, что всех их увезли в Германию, и после победы, такой близкой теперь, мы увидим их живыми и невредимыми. При встрече несколькими днями раньше Poli сказал нам совершенно то же самое.
И тогда, и теперь я слушал его с сомнением, и сейчас, когда судьба этой молодежи, трагическая и ужасная, выяснена, я не совсем понимаю, какие им руководили соображения, когда он так врал. А Poli несомненно врал! До его приезда в Compiegne молодые люди не побывали и не могли побывать там, потому что не он, а они являлись для немцев главными лицами в этом деле. Как второстепенного участника его предназначили к высылке, а их продолжали обрабатывать. Они не могли приехать в Compiegne после него и отправиться дальше в Германию, потому что Poli пробыл в лагере до конца, до своего освобождения американцами, и был бы в курсе.
Вранье относительно пыток — из совершенно ясных соображений. Очевидно, что кто-то из группы с самого начала давал показания, и Poli, по разным соображениям, хотелось, чтобы этого не знали: ведь подозрение могло пасть и на него. В тот момент ты приводила и другой мотив: он просто щадил жену, молодую M-me Simonpoli и других родственников арестованных; очень может быть.
Тут же была упомянута и фамилия de Laumenie. Фамилия — французская, но это — русский, содержавшийся в свое время со мною в Compiegne. Вечно пьяный субъект, по-видимому, со средствами, потому что покупал втридорога, через нашу стражу, всякие спиртные напитки и охотно угощал немцев, он был быстро освобожден и стал владельцем ночного кабака где-то около Fontainebleau. Клиентами его являлись исключительно немецкие военные. Вот он-то и обратил в свое время внимание на одного из членов группы, как-то сообразил, что затевается нападение на лавку табачной монополии, и предупредил, кого надо. Двое из членов группы были арестованы именно там — у лавки, хотя пришли в нее просто как покупатели.
Установить последовательность событий очень трудно. Имели ли немцы все сведения о группе до этого или получили их, пытая двух арестованных,
