неизвестно. Кто сказал немцам, что старого Poli легче всего найти в кабаке Besson, тоже неизвестно. Но то, что молодых людей ужасно пытали, известно очень хорошо. Когда полгода спустя в лесу, в песке около Arbonne, нашли 30 трупов, то принадлежавшие членам группы из Acheres выделялись своим ужасным состоянием: все тела в ранах, пальцы и иногда кисти обрублены, глаза выколоты — следы несомненной обработки по всем правилам искусства. Была и другая гипотеза — сопротивление перед расстрелом; может быть, но вряд ли: как-то слишком покорно шли жертвы на заклание.
De Laumenie был арестован, довольно долго сидел и был освобожден, как и другие арестованные по этому делу, за отсутствием улик или просто потому, что очень многие сторонники немцев и Петэна в судебном мире остались на своих местах.[1203]
Нам удалось поехать в Париж только в середине сентября. За отсутствием общественных средств сообщения предприимчивые люди пускали грузовички со скамейками, но через Acheres они проходили всегда переполненными и не останавливались. Наконец, пришел car vert, и в нем нашлись два места. Ехал он не по обычному маршруту, потому что ряд национальных дорог, в том числе и номер 7, был закреплен за военными перевозками.
Перед отъездом мы написали Филоненко, прося его встретить, чтобы вместе констатировать состояние нашей квартиры и имущества. Он встретил нас в Париже — на конечном пункте у Гастона — и поехал с нами домой. Для констатирования состояния квартиры казалось естественным пригласить кого- нибудь из домовой администрации, но не тут-то было: и синдик, и надзиратель отказались, опасаясь, вероятно, ответственности для владельца сквера — страхового общества «La Sequanaise». Любезно согласилась придти одна из наших соседок, и после восьми месяцев отсутствия мы вошли в нашу квартиру.
Во всех трех комнатах весь пол был покрыт разбросанными вещами, книгами, бумагами; в кухне в раковине стояла груда грязной посуды. Очевидно, немцы, просидевшие в нашей квартире около недели, считали ненужным мытье посуды и брали из шкафа новую; в кастрюлях находились обожженные остатки пищи. Все наши запасы исчезли, и несколько бутылок с прекрасными ликерами, которые мы имели, стояли пустыми. Все, что было в шкафах, исчезло, как и все чемоданы с платьем и бельем: ни простынь, ни одеял, ни полотенец, ничего. Мебель и значительная часть библиотеки уцелели. Газ и электричество были закрыты, и в этой обстановке провести ночь и даже просто напиться чаю не было никакой возможности.
Пока мы составляли протокол, пришел gardien, надзиратель сквера, объяснить нам, почему он не мог подписать протокол, и рассказать, что происходило в наше отсутствие. Поломившись в нашу дверь, немцы вызвали его и слесаря, открыли и принялись за обыск: книгу за книгой, тетрадь за тетрадью, вытряхивали все и бросали на пол. Пройдя в маленькую комнату, где жил Пренан, они начали искать его вещи, не нашли и рассердились: «Ага, значит, перед уходом они (то есть мы) все тут привели в порядок». — «На каком же языке они говорили?» — спросили мы у gardien. «…По-французски, все они говорили очень правильно по-французски».
После обыска в квартире была оставлена засада, которая пробыла здесь недолго. Уходя, немцы наложили на дверь печати и потом от времени до времени возвращались, просиживали в квартире по несколько часов и уезжали, обремененные пакетами. После их последнего пребывания дверь в квартиру оказалась плохо закрытой и на ней была не печать, а бумажка со штемпелем. Потом бумажка отлетела, дверь оказалась открытой, и в квартиру мог входить всякий, кто хотел. Этим положением были недовольны другие квартиранты на той же площадке, и тогда дверь была просто забита доской. Так оставалось до получения от нас письма. Перед нашим приездом доска была снята, и дверь кое-как закрыта. На вопрос, кто же мог входить в нашу квартиру, ответ был уклончивый.
Сейчас же после ухода gardien появилась Настя с охами и возгласами: «А мыто уже и не надеялись увидеть вас в живых. Все тут думали, что вы не вернетесь совсем…». Мы узнали, что без нас она работала у соседей по площадке. Я тут же спросил, где наши ключи. У нее забегали глаза (ее глаза никогда не смотрели прямо), и она быстро-быстро заговорила: «Ключей ваших у меня нет, и, где они, не знаю». Я сказал: «Настя, ставлю вам этот вопрос серьезно и требую точного ответа». Она опять начала заметать следы: «Ключей ваших я хранить у себя не могла, боялась и передала их на хранение одной русской, а та уехала».
Я взглянул на часы: «Сейчас половина третьего. Если через десять минут ключи не появятся здесь, то я телефонирую в полицию». — «Бог с вами, нехорошо вы со мной обходитесь», — пробормотала она и выскочила, а ты напустилась на меня: «Зачем ты так резко говоришь с бедной Настей? Ты зря ее обижаешь». Пока мы с тобой обсуждали этот вопрос, прошло восемь минут, и Настя вернулась с ключами, передала их нам и сейчас же ушла, надутая.
«Вот что, — сказал я тебе, — мое мнение такое: когда Настя работала у соседей, она шарила в нашей квартире и складывала наворованное у них же или у Марьи Васильевны наверху. Если хочешь вернуть наши вещи, нужно немедленно позвонить в полицию и просить произвести у Насти обыск». На это ты не согласилась: «Я вижу, что в своих подозрениях ты прав, но уверен ли, что вещи — здесь: ведь у нее есть собственный дом в окрестностях Парижа, и так как она — штука тонкая, то, наверно, приняла свои меры». С этим я согласился — не по убеждению, а чтобы не огорчать и не волновать тебя.
В это время пришел Pacaud, увидел, ахнул и предложил нам провести несколько ночей в пустующей квартире его приятеля Lavergne в нижнем этаже дома на rue des Chartreux, где жила «зубниха» M-me Taillefer. Мы немедленно пошли туда, дали на чай консьержке и провели там несколько ночей.[1204]
В эти сентябрьские дни нам пришлось заняться многими неотложными делами: 1) обменять наши продовольственные карточки; 2) пригласить судебного пристава для констатирования разгрома квартиры; 3) с его актом подать заявление об отпуске нам одеял, белья и одеяний, чтобы можно было спать и было в чем выходить; 4) добиться быстрого восстановления газа и электричества в квартире; 5) привести в порядок наши отношения с работодателями — [Centre national de la] Recherche Scientifique для меня и Сорбонной для тебя; 6) разыскать друзей и знакомых.
