американские войска. Эти солдаты уже повидали несколько лагерей и реагировали просто и честно, без всяких политических фокусов. Узнав, что одни чины лагерной администрации вели себя хорошо, они отпустили их с миром. Но относительно других послышались жалобы, и американские войска сделали крюк к лагерю, произвели быстрое следствие и виновных, в парадной форме и с орденами, повесили на воротах. После некоторых затруднений с французскими властями Левушка и его товарищи, жившие раньше во Франции, смогли вернуться в Париж.
На следующий день после визита Левушки мы получили очень хорошие известия о Пренане. Он выздоровел, и аэроплан, специально посланный министром авиации Tillon, должен был привезти его, все еще крайне слабого, в Париж.[1237]
В конце мая 1945 года мы получили сведения о том, что Игорь Кривошеин жив. В одном из лагерей в Германии среди большого числа трупов (массовое истребление заключенных) американцы нашли некоторое количество обнаруживавших признаки жизни. Одним из таковых был Игорь. Слабость его была настолько велика, что везти его оказалось невозможно. Он был оставлен в американском госпитале в Германии с обещанием при первой возможности доставить его в Париж.
Что касается до Пренана, то я хорошо помню его возвращение: выходя из Сорбонны, я прошел через rue Toutlier и увидел перед входом в их дом больничный автомобиль, из которого извлекали носилки, где покоился почти скелет. Он был совершенно неузнаваем: глаза закрыты, дыхание слабое, еле заметное. Я подошел поздороваться с M-me Prenant и Jeannette. Они сказали, что положение тяжелое, но врачи дают надежду. Андрюшки не было: он находился еще в Германии во французской армии. Это было в самом конце мая или самом начале июня.
В домашней обстановке, несмотря на огромное количество посетителей, Пренан стал поправляться очень быстро. Он выразил желание видеть нас, и мы пошли к нему в пятницу 8 июня. Я нашел его значительно поправившимся, но на тебя вид Пренана, естественно, произвел ужасное впечатление. Вокруг его постели находились наш общий издатель, «Драшенок» (молодой профессор Drach) и три девицы из разных лабораторий.
Увидев нас, Пренан заволновался и заговорил слабым прерывающимся голосом: «Если бы вы знали, как я счастлив видеть вас, как мучился и каждую минуту раскаивался, что дал немцам ваш адрес…» Я прервал его и сказал: «Стоит ли об этом говорить? Вам нужно прежде всего поправиться». Все-таки он продолжил: «Я предвидел многие вопросы, которые немцы могут задать. Но не предвидел, что они будут добиваться, где была моя конспиративная квартира, и погружать меня в ванну, 22 раза, все по поводу этого адреса. Я почувствовал, что если не получу отсрочку, то не буду способен сопротивляться, когда допрос перейдет к другим делам».
Я снова перебил Пренана: «Отдавали ли вы себе отчет, что, сообщая наш адрес, вы [от]давали все, что находилось у нас на квартире, и каковы были бы последствия, если бы это попало к немцам?» — на что последовал ответ: «В первый же момент ареста я дал им мои ключи от лаборатории, надеясь, что ваша жена будет знать с утра, что случилось, и вы успеете принять меры». Я засмеялся и сказал: «Так оно и случилось. Ну, а что бы было, если бы мы с Юлечкой впали в панику и ушли, не почистив квартиру?» Он вздрогнул и ответил: «Было бы ужасно, но я надеялся на ваш опыт».
Пока шел этот разговор, присутствующие слушали, не веря своим ушам. Я сейчас же, вслед за последней репликой Пренана, встал, пожелал ему скорее поправиться, и мы ушли.
Приблизительно в это же время у нас стал появляться Эмиль Исидорович,[1238] который приехал из Gap, где скрывался с семьей. В 1940 году он был мобилизован и находился по возрасту в какой-то из тыловых частей. От эвакуации к эвакуации в момент разгрома французской армии Эмиль оказался в Тулузе и, конечно, пребывал в страшном беспокойстве за жену с сыном и за имущество. И вдруг — чудесная случайность — встретил их на вокзальной площади в Тулузе, где они сидели на узлах, не зная, что делать. К счастью, в узлах оказался и штатский костюм для него и маленький, но хороший, фотографический аппарат. Перед тем, как поселиться в Gap, они побывали во многих городах, пытаясь как-нибудь зацепиться и найти какую-нибудь работу. Случай привел их в Grasse[1239] к Клягину — тому самому, который разбогател, работая на немцев. Этот германофил, антисемит и черносотенник сжалился над чужим несчастьем, дал заработать Эмилю и направил его в Gap.[1240]
Таким образом Эмиль и его семья тихо-тихо просидели в Gap всю оккупацию. Мальчик, по словам Эмиля, оказывал услуги Сопротивлению. После крушения Германии Эмиль приехал в Париж. Квартира его оказалась занята какими-то немецкими прихвостнями, имущество конфисковано. Наша приятельница M-me Martin, адвокат по профессии, согласилась помочь ему при прохождении дела о выселении в судах, и Эмилю пришлось жить в Париже. Мы пригласили его питаться у нас по праздникам, по будням ему было невозможно попадать в наш квартал, и я нахожу запись о его присутствии на моем дне рождения — 10 июня.
На 12 июня у тебя записано заседание Зоологического общества под почетным председательством Пренана. Ты вернулась, взволнованная его состоянием: он должен был сказать несколько слов благодарности коллегам, начал говорить, потерял нить и после нескольких бессвязных слов замолк посреди неоконченной фразы. Было ясно, что его вытащили слишком рано.[1241]
В среду 13 июня у вас в лаборатории имело место годичное заседание Зоологического общества с демонстрацией микроскопических препаратов, технических и научных достижений. Ты, как всегда, была организатором этого заседания, хотя не помню, выставляла ли на этот раз свои собственные работы. Насколько я знаю, твое участие имело место приблизительно в половине такого рода заседаний. В 1945 году, после проведенного в подполье 1944 года, тебе было трудно сразу попасть в темп, и, тем не менее, вместе с Soueidan, ты выставила, как мне кажется, ряд серий препаратов по эмбриологии мыши. Сейчас я проверил по протоколам и увидел, что ты выступала одна с двумя докладами — по эмбриологии мыши и амфибий.
