Это заседание было ознаменовано крупным скандалом — столкновением между Courrier, членом Академии наук, и Mauricard, молодым и очень напористым биологом. Mauricard напечатал возражения против одной из работ Courrier, и тот воспользовался этим заседанием, чтобы рассчитаться. Он проделал это в очень резкой и авторитетной форме, привел ряд цитат и аргументов, и, как только Mauricard пытался отвечать, Courrier зажимал ему рот новыми цитатами и аргументами. У всех получилось впечатление, что Courrier совершенно забил Mauricard, однако потом многие компетентные лица говорили мне, что вопрос не так прост и авторитетным напором не разрешается. Во всяком случае, огромное большинство было на стороне авторитета, т. е. Courrier, и эта неудачная полемика положила конец научной карьере Mauricard.
14 июня, в четверг, утром я поехал в Vaucresson за костюмом, который был из дерева, т. е. ткани, изготовленной из древесной массы. Все утверждали, что он не продержится и нескольких недель. Однако он продержался почти до этих пор, и сейчас я одет в «деревянный» пиджак. Вечером мы поехали повидать Игоря Кривошеина. Он лежал в постели и был крайне слаб, но бодр: я бы сказал, бодрее Пренана. Он был очень рад нам, и было приятно убедиться, что для него еще возможна нормальная человеческая жизнь. В это свидание и в другие разы Игорь рассказал нам, как был арестован, как его пытали и как выслали сначала в Buchenwald, а потом в подземный лагерь (Dora или Laura, я уже не помню). Так как он сам впоследствии сообщил все это в печати,[1242] не буду воспроизводить его рассказ полностью и ограничусь лишь теми обстоятельствами, которые в печать не попали.
Прежде всего выяснилось, как велико было непослушание Игоря: вместо того, чтобы иметь дело с одной или, скажем, двумя организациями — FTPF и «Русским патриотом», он связался с десятком организаций и сотнями лиц. Ему почему-то нравилось это обширное хозяйство, которое он расширял все дальше и дальше в явный ущерб конспиративности. И это его погубило. Я уже писал в предыдущей тетради, что Наркисян познакомил Игоря с красивым испанцем из международных бригад, который имел великолепные рекомендации. На самом деле он был чистокровным немцем, агентом гестапо, посланным специально, чтобы разведать, каким путем немецкие секретные документы попадают туда, куда не надо.
Как я уже рассказывал, Игорь добывал эти документы через немецкого офицера Бланка, работавшего в гестапо. Если бы Игорь удовлетворился передачей их в разведку FTPF, все было бы прекрасно. Но Игорь переводил эти документы на французский и размножал на машинке, раздавая экземпляры по другим адресам. При обысках и арестах некоторые из экземпляров попались немцам, и это их всполошило. Для выяснения они направили в организации Сопротивления одного из самых искусных своих агентов. Этот лжеиспанец познакомился с Наркисяном и рядом других лиц, добрался до Игоря, провалив по дороге ряд организационных ячеек, и стал обрабатывать его. Я не знаю, каким образом, после скольких бесед и скольких услуг, он узнал от Игоря, что у него есть связь с гестапистом, и добился свидания с Бланком. Своей неосторожностью Игорь был отнюдь не горд, и узнать от него все это в подробностях было невозможно. Факт оставался фактом: он свел Бланка с лжеиспанцем и через несколько дней встретился, уже арестованный, с арестованным Бланком в гестапо.[1243]
Игоря пытали, и у него, как и у Пренана, был момент слабости: он назвал меня. Игорь, как и Пренан, прибег к частичному сознанию, чтобы иметь передышку. Но замечу при этом, что он имел все основания считать нас в безопасности: наш адрес был ему неизвестен, и во время последнего свидания с ним мы сообщили (так оно и предполагалось), что через несколько дней уезжаем в Швейцарию. Выкинул ли Игорь еще какой-то балласт? Не знаю, но думаю, что нет. По крайней мере, никто и никогда не приписывал ему никаких провалов. Сам он говорил, что, к счастью для него, немцы отняли у него всякую надежду остаться в живых, и по обстоятельствам дела ему полагалось быть расстрелянным.
Зная, что все равно через несколько дней получит свою порцию пуль, Игорь держался и даже сделал попытку утонуть в ванне во время пытки.[1244] По-видимому, после этого немцы ослабили нажим. Его не расстреляли, а отправили в Германию. Почему? Приходится ставить этот вопрос, потому что его ставят относительно всех, без исключения, уцелевших в таких обстоятельствах. Опять-таки повторяю, что не имею никаких оснований подозревать Игоря. У немцев бывали совершенно парадоксальные решения: расстреливали мелких сошек и щадили крупных деятелей. Что тут имело место — неосведомленность, какие-нибудь высокие соображения, мы узнаем, когда будут опубликованы протоколы допросов арестованных, то есть практически никогда.
После пребывания в Buchenwald, который после Compiegne показался Игорю адом, он попал в настоящий ад — в подземный лагерь, где изготовлялись секретные вещи: V1 и V2. Иными словами, все, работавшие в этой подземной фабрике, были обречены на смерть. Фабрика представляла из себя сквозной туннель, просверленный в горе: через один конец поступали материал и рабочие, через другой конец выходили готовые машины и… трупы. Для обреченных не полагалось никаких удобств, никаких смягчений режима. Когда американцы оказались близко, немцы хотели перебить всех заключенных, но решили выполнить это в другом месте. Все они были эвакуированы в Dachau, и, как я уже писал, именно там, среди трупов, было найдено несколько живых, в том числе Игорь. Эти последние дни до прихода американцев он находился в бессознательном состоянии.[1245]
15 июня 1945 года мы поехали на несколько дней в Acheres — проветриться и пособирать на лесных полянах землянику, солнце и здоровье. Это удалось вполне, и, отдав должное хозяйственным заботам (длинный список: Geault, Moulira, Georgette, Poli, Ribet, Ragobert, Vigneron, Leclerc), мы вернулись в Париж во вторник, 19 июня, за два дня до пренановского апофеоза в большом амфитеатре Сорбонны. Мы присутствовали на этом вечернем торжественном заседании, устроенном организациями Сопротивления.
В президиуме находились крупнейшие политические деятели левого лагеря. За семь лет, которые прошли с тех пор, многое изменилось: сейчас уже
