Это объединение сопротивленцев удалось осуществить — конечно, не сразу[1263] и, конечно, ненадолго.[1264]
В конце октября 1945 года мы проехались с большим удовольствием на четыре дня в Acheres и, вернувшись оттуда, занялись вопросом об отоплении. Центральное отопление на 1945–1946 год не было возобновлено. Маленькая электрическая грелка ничего не давала и нужно было, как мы делали в тяжелые годы, сосредоточиться в одной комнате. Мы решили поставить в спальне газовую печку. Побывали в газовом обществе, купили печку, поговорили с инспектором, который предложил нам для установки услуги некоего специалиста на бульваре Port-Royal. Мы пошли к нему, но когда он узнал, что печка у нас уже есть, то наотрез отказался.
Тогда мы нашли другого специалиста, который согласился делать эту работу. Мы вернулись в газовое общество к инспектору, и он сказал: «Хорошо, пусть работает, но ему должно быть известно, что если нет достаточной тяги, то мы не дадим разрешения на пуск печи в ход». Мы отправились опять к специалисту. Спросили его, знает ли он, как устанавливать печь, чтобы была достаточная тяга. Он расхохотался и с иронией по нашему адресу сказал: «Я работаю по этой специальности свыше двадцати лет и не было случая, чтобы моя установка была забракована». Он пошел к нам, осмотрел помещение, составил схему и расценку работ; мы уговорились о цене и сроках, дали задаток.
Работа была выполнена к сроку, но, получив деньги, специалист вдруг заявил: «Я видел инспектора, и тот сказал, что не примет работу, если не будет сделан дополнительный выход для газа. Вот вам схема, которую он одобрил. Это будет стоить дополнительно столько же, сколько вы заплатили мне». Мы поняли: у них просто сговор, чтобы с нас содрать. Я ответил, что по нашему уговору вся работа должна сразу дать установку, соответствующую нормам, и требую, чтобы все было сделано без всяких дополнительных уплат с нашей стороны, а если в течение ближайшей недели не получу разрешения от инспектора, то обращусь в суд. «Так вы скажите это ему», — возразил он. «Нет, — ответил я, — вы с ним в сговоре, чтобы с нас содрать, и вы пойдете и скажете ему, что это не удалось». Он ушел, и к концу недели я получил разрешение.[1265]
После взрывов атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки широкая публика необычайно заинтересовалась атомной энергией. Открытие расщепления атома отнюдь не являлось собственностью Соединенных Штатов. Кого только не было среди ученых, работавших над этой проблемой, — все европейские народы. Можно смело сказать, что все было сделано очень недавними эмигрантами и подготовлено учеными, которые из Европы не выезжали. Насколько мне известно, большинство из этих ученых совершенно не было проникнуто агрессивным американским империализмом, и для них применение бомб для уничтожения населения двух больших городов оказалось столь же неожиданно, как и для нас, и они, как и мы все, оценили этот акт как преступление перед человечеством. Для них было ясно, что результаты коллективных усилий грубо присвоены американскими трестами с их правительством.
Вскоре за присвоением фактическим последовали попытки присвоения идейного: наскоро сварганенные в Америке истории открытия атомной энергии старались свести к минимуму, а иногда и просто к нулю, участие в этом европейских ученых. Некоторые из таких публикаций совершенно не упоминали, например, Joliot и его жену Irene Curie. В то время этот акт не носил еще антикоммунистической окраски; она была антифранцузская, и именно так в то время истолковали это дело здесь. Пресса, без различия партий, защищала французский приоритет, и каждая статья по данному вопросу зачитывалась до дыр, а лекции и доклады собирали толпы.
Я запомнил один из таких докладов — во вторник 13 ноября 1945 года. В Сорбонне в большом амфитеатре была назначена лекция Joliot об атомной энергии. Для тебя и Тони вопрос был ясен: нужно идти во что бы то ни стало; для меня тоже ясен: идти не надо. Соберется огромная толпа, и перед нею Joliot ничего не будет раскрывать сверх того, что мы уже читали в бесчисленных статьях, в том числе и его собственных. Мне вдобавок было еще жалко тебя: с твоим здоровьем, после дня работы в лаборатории и заседания Зоологического общества, идти на весь вечер, не пообедав, в душную аудиторию. Ты ушла в Сорбонну, согласившись со мной и пообещав вернуться вовремя.
Действительность оказалась иной, чем мы ожидали. Тоня зашла за тобой и потащила с собой, авторитетно заявив по моему адресу: «Не слушайте его. Надо идти вместе с жизнью». Она любит громкие фразы по мелким поводам. У всех входов с rue des Ecoles и со двора стояла колоссальная толпа. Вы кое-как втиснулись в нее и постепенно, несомые толпой, добрались до двора Сорбонны. И тут вы поняли, что вам не удастся добраться до амфитеатра. Давление постепенно усиливалось и стало нестерпимым. Тогда вы решили выбираться назад: не тут-то было. В одном месте вы попали в разные потоки, и тот, в который попала отделившаяся от тебя Тоня, выбросил ее на улицу через час. Тебе удалось потратить на это только сорок минут, и ты сейчас же, в ужасном виде и состоянии, поехала домой.
Через два дня мы прочитали эту лекцию Joliot в каком-то журнале — если не ошибаюсь, в «Lettres Francaises». Предназначенная для очень широкой публики, она не содержала ни одной новой идеи, ни одного нового факта. Очень часто Тоня была вредна для тебя, и мне еще придется к этому вернуться, когда я буду рассказывать о 1948 годе.[1266]
В твоей книжечке за 1945 год от времени до времени помечается «кино с Тоней», «кино с Вусей», но не указано, что именно мы смотрели. Один из первых американских фильмов, которые мы увидели после освобождения, был на самом деле французским: «Ma femme est une sorciere»;[1267] постановка — Rene Clair, артисты — американские. Нам очень понравилась Veronica Lake, но следующие фильмы с ней показали ее малый калибр. «Кармен»[1268] с Vivian Romance и Jean Marais я смотрел без тебя; ты не захотела и была права, но все-таки этот средний французский фильм был бесконечно выше недавнего американского «боевика».
Я вспоминаю советский фильм «Жди меня»[1269] и романс «Синий платочек»,
