Встретился с Гелеловичем, которого очень давно не видал. Положение его печальное: за лысенкизм выгнали из Recherche Scientifique. Institut Pasteur платит очень ничтожную субсидию до июня месяца; об отъезде в СССР совершенно ничего не слышно. Лысенкизм его, однако, отнюдь не агрессивный. Он интересуется прививочными гибридами, находит (вполне правильно), что они заслуживают изучения; находит (тоже вполне правильно), что в моргановской генетике — очень серьезный кризис; вместе с тем не понимает, как и я, почему Лысенко и иже с ним так ополчились на внутривидовую борьбу, которая несомненно существует. Очень интересуется плазмогенами и сближает их с вирусами. В правильности этого сближения я не уверен, но мысль интересна.[1544]
Побывал в лавке у Каплана. Он, бедняга, хворает. Когда я проходил мимо старшего Blanchard, он затащил меня к себе в магазин.[1545] Он еще не знал о нашей разлуке, и мне было чрезвычайно тяжело осведомлять его. Так рвутся все нити. У него сидел профессор Тимошенко из Америки, с которым я познакомился в Торонто в 1924 году.[1546] Мы с ним поговорили немного — все о людях, которых уже нет: Стеклов, Гюнтер, Успенский, Шохат, Тамаркин. Он сказал мне любопытную и характерную для Америки вещь: там сколько угодно книжных магазинов, но научную литературу, особенно иностранную, покупать негде.[1547]
После завтрака зашел Пренан. Мы с ним очень долго разговаривали на разные темы, но говорил преимущественно я: относительно княжеской «collaboration» во времена татарского ига. Разговор начали по поводу фильма «Александр Невский», на котором он побывал с супругой. Его, как и меня, несколько удивляет полная реабилитация и даже сусальное раскрашивание старорусских князей и царей. Для меня этот процесс психологически понятен, но я не могу находить по вкусу некоторые отвратительные фигуры русской истории, а у не отвратительных — хвалить абсолютно все.
Александр Невский подавлял восстания против татар, путешествовал в ханскую ставку. Что же? Нужно оправдывать также Petain в Montoire?[1548] Французские суды, приговаривавшие патриотов? Лаваля и Дарлана? Если бы немцы удержались, какой-нибудь из преемников Petain сыграл бы роль Димитрия Донского, а историки хвалили бы Petain за мудрость.
Я хорошо помню роман Кельсиева из времен татарского ига.[1549] Центр романа — борьба между тверскими князьями, патриотами и противниками татар, и московскими князьями-оппортунистами. Кельсиев дает преимущество последним, а его самого подобный оппортунизм привел к ренегатству и примирению с самодержавием отнюдь не случайно. Нет, мне эти переделки истории совершенно не нравятся, и веет от них старым квасным патриотизмом, который уже однажды привел нас к краху и может снова привести в тупик.[1550]
Забыл упомянуть, что Тоня получила ответ от лозаннского патрона Веры Михайловны [Данчаковой]. Она умерла 22 сентября 1950 года от рака спинного мозга (забыл научное название) после очень непродолжительного пребывания в постели. Для ее приемыша назначен был опекун, который заботится о нем и полагает, что из мальчика можно сделать толк, и как будто Вера Михайловна оставила достаточные средства для этой цели.[1551]
Вчера мы немного ссорились с Тоней. Я обвиняю ее в стремлении все в СССР находить хорошим, а она — меня в стремлении все находить плохим. Ни то, ни другое неверно, но считаю, что я более прав, чем она. Какая бы ни была глупость, от которой сама же советская власть впоследствии откажется, Тоня ищет аргументы — и пренаивные — в ее защиту.
С таким интеллектуальным рабством мне приходилось часто встречаться. Я помню один разговор с Лепешинской в 1926 году. Она пришла ко мне в Главнауку около четырех часов вечера. Утром этого дня в утренних «Известиях» была заметка, официально дезавуированная в «Вечерней Москве». Я спросил у Лепешинской, видела ли она вечерние газеты. Сказала, что — нет, и тогда я подставил ей ловушку, спросив ее мнение об утренней заметке. Она, как и Тоня, сейчас же выступила (и даже агрессивно) на защиту утренней точки зрения. Я выслушал и затем показал ей вечернюю заметку. Редко видел такое глупое и оторопелое выражение лица, какое было у нее в тот момент.[1552]
Получил извещение о смерти Elie Cartan — одного из крупнейших математиков Франции. Знакомство мое с ним до той войны было совершенно мимолетным. Оно возобновилось во время нашего пребывания во Франции осенью 1923 года. В 1924 году я встретился с ним в Канаде на Международном математическом конгрессе в Торонто. Там он, вместе с de La Vallee Poussin, проявил резко враждебное отношение к советской делегации в скандальном
