мальчиком и увезла с собой Лидию. После смерти «Тетеньки» Богданов взял к себе мальчика. Я не знаю, что при этом сталось с Натальей Богдановной, его законной женой, но в годы военного коммунизма я часто встречался в университете с Александром Александровичем и узнал от него, что Котик и Лидия живут с ним. Были ли у «них» другие дети, не знаю, но для меня очевидно, что автор статьи в «Протоколах» — сын Богданова, и есть большая вероятность, что это — Котик, уже пятидесятилетний. К сожалению, живых свидетелей тех времен я не знаю: все перемерли.[1973]
Каплан передал мне роман «Temoins et complices»,[1974] опубликованный Заферманом под псевдонимом Григорий Седой. Это, в сущности, трансформированная биография плюс история его семьи, тоже трансформированная. Интереса представляет мало даже там, где события представляли действительный интерес. Очень много фактических ошибок. Литературного таланта — никакого.[1975]
Новогоднее письмо от Маргариты, очень ласковое; она видела Эмиля Марковича. Вся семья — тут; они покинули Каракас в июле и жили на Cote d’Azur. Катька еще там, но Эмиль уже поехал за ней. Jacques где-то уже работает. А с какими надеждами они уезжали в Венесуэлу, как радовались, что убираются из старой неспокойной истощенной Европы.[1976]
Карьера Чахотина в СССР, по словам Полянского,[1977] развертывается именно так, как я предвидел: в какой бы организации ни работал, всякую выташнивает им. У Полянского он уже более не работает. Зарекомендовав себя сразу хвастовством, склокой и ничегонеделанием, после года без всяких результатов предпочел убраться в Москву, и обрадованный Полянский его охотно отпустил. Там такая же вещь с ним приключилась еще раз, и он «работает» уже в третьем месте.[1978] Женился на женщине-враче 38 лет, а ему 78. Написал сказку о Хрущеве и добивается издания. Полемика с Роскиным вызвала возмущение, и редакция гистологического журнала отказалась печатать его письмо, но он нашел в тот момент протекцию двух влиятельных академиков, и Полянский был вынужден опубликовать это письмо. Теперь Чахотин уже не смог бы найти поручителей: он приобрел репутацию…[1979]
Обедал у Тони вместе с Ю. И. Полянским. Курс его закончен, и он до конца сохранил своих слушателей. Это — очень хороший результат. Ему предстоит еще сделать доклад в одной из лабораторий в Jif, и затем до начала апреля он будет работать в Roscoff. Скучно ему в полном одиночестве не будет. Материалы будет собирать сам в песке после отлива (знакомое занятие). У него очень хорошее впечатление от французских музеев, лабораторий, но кое-что его удивляет: например, недостаточный контакт между профессорами и слушателями. К нему никто не обращался за разъяснениями, а там, в Ленинграде, после каждой лекции он получал пук записок от студентов и следующую лекцию всегда начинал ответами на эти записки.
Между прочим, действительно, в эпоху Берии начиналась линия официального антисемитизма, к счастью, быстро прекращенная.
Мишка устроил нам сеанс своего кинематографа: ленты, снятые им во время пребывания в Москве и Ленинграде. [1980]
От Каплана принес 7-й том «Вопросов космогонии».[1981] Он очень интересен, и эти вопросы, лишенные практического интереса, разрабатываются у нас с большим подъемом, широтой, пониманием. Мне особенно приятно, что в числе авторов я нахожу всех моих аспирантов по Астрофизическому институту. Ныне они — профессора, директора обсерваторий.[1982]
Снова у Каплана, специально — за последним томом Шекспира,[1983] с которым я никак не могу встретиться. Получил его, наконец, и восхитился: к тому прибавлено несколько десятков иллюстраций к пьесам, все — зарисовки или фото с театральных постановок, начиная с семнадцатого века, и в исполнении знаменитейших актеров. И там я нашел самого себя на крыше римского дома — в постановке Художественного театра «Юлий Цезарь» в 1903 году, если не ошибаюсь. О, моя роль была совершенно незначительной: «римский гражданин № 14», без речей, студент- статист. Был я и сенатором, где-то сзади. Длилось, конечно, недолго, но запомнилось, было занятно.[1984]
