А потом до него дошло, что секунда растянулась не поэтому, а потому, что Освальд куда-то исчез. Меч глухо ударился о землю, воздух звенел от пронзительного крика, и Генри поднялся на ноги. От облегчения его так колотило, что он не сразу понял расклад сил.
Освальда не было видно, потому что он упал в яму, у края которой стоял. А упасть туда помог ему Хью, который, очевидно, воспользовался тем, что Освальд заносил меч двумя руками, и ударил его в незащищенный живот. Падая, Освальд успел ухватиться за край ямы, а теперь Хью яростно бил ногой по его пальцам и исступленно кричал:
– Сдохни, тварь, сдохни, сдохни!
На лице Хью была такая дикая, бешеная злоба, и руку Освальда он топтал с такой силой, что сомневаться не приходилось: еще несколько ударов – и Освальд полетит вниз. Возможно, падение в эту яму убило бы и бессмертного, но Генри не стал проверять. Он отшвырнул Хью в сторону, чтобы не мешал, и протянул Освальду руку. Тот цеплялся за рыхлую землю из последних сил – кажется, Хью успел переломать ему пальцы.
– Хватайся, – выдавил Генри, изо всех пытаясь не слушать протесты огня. – Давай быстрее.
Освальд злобно посмотрел на него слезящимися от боли глазами. Руку он не взял и попытался подтянуться сам, но только замычал и уткнулся лицом в край ямы. Генри схватил его за оба локтя и вытащил наверх. Освальд повалился на землю, и Генри упал рядом.
– Я не хочу тебя убивать, – трясущимся от усталости голосом сказал он. – И умирать не хочу. Повторяю еще раз: мы найдем другой способ пройти.
Освальд посмотрел на него так, будто Генри прорычал это на медвежьем языке. Пальцы у него торчали под такими причудливыми углами, что Генри понял: сила Хью, доведенного до отчаяния, раз в пять превышает его силу в обычном состоянии.
Какое-то время они молча лежали рядом. Неподалеку кашлял Хью – его Генри тоже приложил со всей силой отчаяния. А потом Генри кое-что заметил: Белый Пес на них больше не смотрел. Он наблюдал за Эдвардом, который бродил по краю поляны и занимался чем-то странным: разглядывал черепа.
Генри хотел уже спросить, зачем ему это надо, когда Эдвард размахнулся и со всей силы швырнул череп на землю. Тот откатился в сторону, а Эдвард поднял его снова, подошел к каменной арке и на этот раз ударил об нее. Череп разлетелся на куски, и Эдвард, удовлетворенно кивнув, выискал среди остальных черепов тот, что был покрыт кровью, и задумчиво провел по нему языком.
– Твой драгоценный братец – чокнутый, – еле слышно проскрипел Освальд, во все глаза наблюдая за тем, как Эдвард облизывает череп. – И это чистая правда. Он действительно душевнобольной, и не говори потом, что я не предупреждал.
Генри не нашел в себе сил врезать ему за эти слова, потому что Эдвард подошел к влажно блестящей луже крови на дальнем конце поляны, запустил в нее палец и прикоснулся к нему языком.
– А вам не приходило в голову, почему тут одни черепа? Где остальные кости? – спросил Эдвард, вытирая палец об одежду.
– Кости уже истлели, умник, – бросила Джоанна, сидевшая рядом с Розой у края леса. – Эти ребята были тут много сотен лет назад, раз уж даже череп легко раскрошился!
– Тогда почему кровь еще свежая? – поинтересовался Эдвард.
На этот вопрос Джоанна ответить не смогла, и Эдвард, подняв еще один череп, бросил его Генри. Тот инстинктивно поймал, вздрогнув от отвращения.
– Тебя ничего не смущает, гений? – весело спросил Эдвард, и у Генри закралось подозрение, что Освальд насчет него не ошибался.
– Кроме того, что у меня в руках чья-то голова? – спросил Генри, кое-как заставив себя посмотреть на череп внимательнее и покачать его в руке. – Он такой легкий, потому что древний?
– Нет. Потому что фальшивый, – усмехнулся Эдвард. Впервые с тех пор, как они вышли из приемной Вегарда, его лицо не выглядело как застывшая маска. – Он из гипса, иначе я не смог бы его разбить. И кровь тоже фальшивая – просто клюквенный сок. Это все декорации.
– Декорации для чего? – медленно спросил Освальд и, поморщившись, кое-как сел.
– Для фальшивого испытания. Пока вы друг друга колотили, я все думал: если тут правда кто-то погиб, куда делись все остальные кости? И понял: тут все нарочно сделано так, чтобы навести на мысли о смерти: кровь, яма, черепа. Поэтому фраза «один не пройдет» понимается в том смысле, что кого-то надо прикончить. Но когда Джетт сказал про загадки, я подумал: что, если само это место и есть загадка? – Эдвард подошел к Белому Псу и запрокинул голову. Тот наклонился, едва не касаясь носом его лица. – Ты сказал: «Кто нарушит условие, тому путь к цели явит то, что страшнее всего на свете». И я точно знаю: страшнее всего не смерть.
– Серьезно? – фыркнул Освальд, но Генри видел, как внимательно он слушает.
– Да. Страшнее всего одиночество, – сказал Эдвард и погладил Пса по морде. Шерсть даже не примялась, будто рука касалась воздуха, но Пес довольно прикрыл глаза. – Худший кошмар – это когда ты совсем один, как этот пес, и знаешь, что никто не придет тебе помочь. «Один не пройдет» значит, что сюда нельзя приходить одному. Дальше, наверное, ждет что-то такое, с чем в одиночку не справиться. Мы можем пройти дальше все вместе?
– Конечно, – сказал Пес и лизнул его руку. – Ты понимаешь жизнь, мальчик. Условие выполнено.
– И все? – не поверил Освальд. – Надо было просто спросить?
– Да, – сказал Эдвард и отошел, на прощание потрепав склоненную морду Пса. – Чтобы получить правильный ответ, надо задать правильный вопрос. Это было испытание на ум, а не на готовность кого-нибудь убить.
