Мама снова повернулась спиной, и Генри захотелось попросить ее не отворачиваться, взглянуть на него, но он знал: она его не услышит, она вообще не знает, что он здесь. И хотя этот день прошел давным-давно, все вокруг было совершенно реальным: жесткая ткань подлокотника, цветочный запах весны, крики детей.
– Ты испортил книгу! – возмущался Эдвард, пытаясь одновременно приладить страницу обратно и ткнуть Роберта головой между спинкой и сиденьем дивана.
– Да ладно, вечно твоя дурацкая книжка! Давай лучше играть в леопардов! – Роберт ловко выхватил книгу, бросил ее в кресло и схватил господина Теодора. – Смотри, это наша добыча, мы ее поймали, но не можем поделить – давай отнимай!
Вот теперь, глядя на Роберта, Генри понял, почему никто не узнал его, когда он десять лет спустя вернулся во дворец. Роберт был пухленький, с толстыми щеками и невероятно подвижным лицом, выражение которого менялось пять раз в минуту, – Генри и сам себя едва узнал.
– Сколько раз говорила: не трогайте господина Теодора днем, он игрушка для сна, – сказала мама, разглядывая себя в зеркале. – Он столько прожил, а вы его рано или поздно прикончите.
– Да мы аккуратно, – успокоил ее Роберт, прервав очередную попытку Эдварда дотянуться до книги. – Ну, давай, давай нападай! Р-р-р!
Он куснул Эдварда в плечо, тот его пнул и, видимо, тоже вошел во вкус игры в леопардов. Они сосредоточенно выдирали друг у друга игрушку, не забывая рычать и щелкать зубами, пока у господина Теодора не треснул шов, на котором держалась передняя лапа, – они и правда старались быть осторожными, но он, видимо, был слишком стар для таких игр. Изнутри вылезло что-то мягкое и серое, дети испуганно замолчали, и мама тут же обернулась – кажется, их молчание казалось ей куда более подозрительным, чем крики. Увидев пострадавшего господина Теодора, она расстроенно цокнула языком и пересела на диван.
– Эх вы, дикари. Да что с вами сегодня такое? Не заболели? – Она легонько ущипнула их за щеки. – Ладно, не плачьте, глядите, какой сегодня хороший день! Для слез совсем не подходит. Господина Теодора жалко, но знаете, что я вам скажу? – Она понизила голос и зашептала, как будто рассказывает секрет: – Когда что-то портишь, плакать бесполезно. Надо просто исправить это, и все. Завтра попросите у Карла клей и иголку с ниткой. Вместе вклеите страницу и пришьете лапу господину Теодору, и все будет хорошо. Ладно? Обещаете? – Она поцеловала обоих в волосы. – А теперь мне пора напомнить вашему папе, что мы идем на пикник, иначе он так и будет работать, пока не стемнеет.
Мама легко вскочила и пошла к двери. Генри неподвижно смотрел ей вслед, пока она не скрылась в коридоре. Он знал, что завтрашний день, в котором господину Теодору пришьют лапу, не наступит. Все закончится сегодня.
Дети долго молчали, будто думали о том, что она сказала, а потом Роберт толкнул Эдварда локтем в бок, спрыгнул с дивана и крикнул:
– И даже не ругали! Догоняй!
Он помчался к двери, но Эдвард снова взялся за книжку:
– Прекрати носиться. Устанешь, а потом в горах будешь лежать и ныть.
– А вот и не буду! Ну же, давай, мне скучно! Представь, что я чудовище, а ты за мной охотишься!
– Ты и есть чудовище, – сообщил Эдвард. – Не хочу охотиться, хочу дочитать, отстань от меня хоть на пять минут.
Роберт убежал, и Генри закрыл глаза. Если здесь время и место не имеют значения, он может заглянуть туда, куда хочет, даже не двигаясь. Так и оказалось: когда Генри открыл глаза, он был в королевском саду, а вокруг цвели сладко пахнущие черемуховые деревья. Генри прислонился спиной к теплой от солнца коре, глядя, как Роберт проносится мимо. Он знал, что после разговора в Золотой гостиной прошло минут пять, – Роберт успел сбегать в комнату Эдварда, найти там серебристый игрушечный меч и выбежать с ним из дворца. Меч Эдварду только что подарили, и он запрещал его трогать, да и мама сказала, что Роберт слишком мал для таких игрушек, но двойной запрет в два раза увеличивал желание поиграть с такой прекрасной вещью. Роберт с веселыми воплями носился по саду, пока вдалеке не раздался гневный крик Эдварда. Недолго же он с книгой пролежал: все-таки пошел искать брата, а обнаружил пропажу меча.
– Роберт, я кому сказал: отдай меч! Найду и голову оторву!
Генри едва мог дышать. Вот сейчас Роберта испугает окрик, дар проснется, и маленькая рука с пухлыми розовыми пальцами оставит подпалину на ручке меча. Генри сжимал и разжимал кулаки, время дробилось на секунды, и каждая из них должна была стать последней секундой его детства.
Вот только ничего не произошло. Роберт не сжег ручку меча, не закопал его под деревом, не спрятался в зарослях ирисов, где его не найдут. Он вдруг замер и медленно огляделся. На его подвижном лице застыл страх, улыбка сползла с губ, лоб наморщился, – и в этом настороженном выражении Генри впервые узнал самого себя, несмотря на по-детски светлые волосы, на иной цвет глаз. Кажется, чутье было у него и тогда: он подошел к кустам сирени и осторожно отвел ветки в сторону разом забыв про игру, но так и не решился сделать ни шагу туда, откуда почувствовал чей-то взгляд.
Тут из дальних кустов с шумом вылетел Эдвард, увидел меч и с гневным воплем вырвал его у Роберта из рук.
– Ах ты, слюнявый баран, я же сказал: не трогай! – Эдвард слегка толкнул его. – Эй, я с кем разговариваю!
Но Роберт по-прежнему хмурился, неподвижно глядя на заросли сирени.
– Тут кто-то был, – сдавленно сказал он, и Генри, стоявший в другой стороне, точно знал: речь не о нем. – Кто-то плохой. Он на меня смотрел. Вон оттуда.
