За провалом в стене что-то с грохотом упало – видимо, начал осыпаться потолок. Освальд лихорадочно зашарил вокруг себя и схватился за рукоятку меча. В скупом, дрожащем пламени свечей его лицо, никогда не старевшее ни на день, вдруг показалось невероятно дряхлым.
– Комната у тебя так себе, – сказал Генри и сел рядом, чтобы видеть, что происходит за брешью в стене.
Нужно было скрываться отсюда, но он никак не мог понять, что сказать, чтобы привести отца в чувство. На лице Освальда горела такая самоубийственная решимость, что ясно было: он будет сидеть тут, пока крыша не рухнет ему на голову.
– Я могу менять в этом мире что угодно, но все равно должен играть по его правилам, – покачал головой Освальд. – Создаю себе роскошные покои, и в них тут же находится множество удобных мест для наемников с ножами. С окнами та же проблема. Нет уж: чем меньше и проще комната, тем легче держать ее под присмотром. Ладно, Генри, держись за мной, пока я встречаю гостей: ты у нас не бессмертный, а я хочу, чтобы ты хоть ненадолго тут задержался.
Генри вскинул голову. Какая-то полезная мысль мелькнула у него в голове, но так быстро, что он не успел за нее ухватиться.
– Почему меня тут нет? – медленно спросил он. – Почему ты меня стер?
Освальд просунул голову в брешь. Тронный зал рушился, но он только раздраженно вздохнул и залез обратно, бормоча что-то о том, какие хитрые трюки выдумывают его враги.
– Когда ты тут был, они тебя все время убивали, чтобы меня разозлить, – сказал он, усаживаясь на место. – Я все время проводил, пытаясь создать тебе безопасное место, но тебя везде находили. Тогда я сделал тебя бессмертным, но тебя тут же захотели сделать королем: даже в моей выдумке ты всем нравился больше, чем я. В общем, Генри, все было как всегда: ты приносил с собой кучу проблем.
В противовес своим словам Освальд вдруг потрепал его по плечу, и Генри застыл. Он понял, что надо делать.
– Никому ты тут не нужен, папа, – сказал он. Снаружи грохнул очередной кусок потолка, но Генри и ухом не повел. Он сжал взмокшие виски Освальда обеими руками, поворачивая его к себе. – Ты украл меня, уничтожил мою семью, ты паршивый самовлюбленный козел, но ты все равно мой отец, и ты нужен мне, так что возьми меня за руку и просыпайся. Я настоящий, и я пришел за тобой.
Генри сжал его запястье, и Освальд нахмурился, недоуменно глядя на него, а потом медленно, через силу втянул воздух. Все вокруг начало оплывать, терять очертания, и Генри чуть не застонал от облегчения, когда тесное пространство вокруг него разжалось, а воздух стал светлым и теплым. Они лежали на полу большого зала с голыми стенами, и эти стены отчетливо ходили ходуном. За высокими окнами по-прежнему сияло солнце, но оно не слепило глаза, хотя после полутьмы должно было, и даже свет вдруг показался Генри фальшивым.
К сожалению, толстый кусок штукатурки, разбившийся вдребезги об пол, был вполне настоящим, и Генри бросился к двери, утягивая за собой отца, – тот озирался с таким рассеянным видом, как будто никак не мог поверить, что его великолепное царствование ему привиделось.
Снаружи все оказалось еще хуже, чем Генри ожидал: все здания на этой улице выглядели так, будто вот-вот рухнут. На колонны, подпиравшие крышу дворца, где Освальд так хорошо провел время, Генри боялся даже смотреть, пока не отбежал подальше. Грибня нигде не было видно, людей – тоже.
– Собираем всех и уходим, – дрожащим от напряжения голосом выдавил Генри, когда дворец с колоннами скрылся за поворотом. Слишком много потерянных: как он успеет их всех найти? – Ключ у тебя, а красная дверь долго не протянет.
Освальд не ответил, и Генри, решив, что он еще не пришел в себя, помчался дальше. Он заглядывал во все окна, дергал на себя двери, уклонялся от всего, что падало сверху. Рано или поздно очередной кусок карниза все-таки приземлится ему на голову, а он не успел всех найти, не успел, не…
И тут Генри всем телом наткнулся на кого-то, огибая угол дома. Это была заплаканная Роза: она держала на руках Пала, а еще четыре скриплера жались к ее ногам.
– Я проснулась и в соседнем доме нашла их. У них такие милые сны, – выдохнула она. – Даже жалко было будить.
Значит, не только он смог проснуться сам. Что, если остальные тоже? Генри кинулся в сторону полосатого здания, которое даже отсюда трудно было не заметить: оно возвышалось над городом, тонким шпилем упираясь в блеклое небо. Как этот дом разрисовали такими ровными бело-синими полосками, а главное – зачем, Генри не мог себе представить.
– Я чувствую: это место наполнено волшебством невероятной силы, – заунывно простонал у него за спиной кто-то из скриплеров, быстро шлепая корнями по мостовой. – А сейчас оно гневается.
– Да что ты говоришь, – выдохнул Генри, перепрыгивая через груду щепок, но не остановился, пока не вылетел на площадь около полосатого здания.
То, что он там увидел, вызвало у него такое мучительное облегчение, что пару секунд он просто стоял и хрипло втягивал воздух. На краю каменного фонтана расселись Джетт, Хью и Джоанна, рядом, хмуро болтая огромными ногами, устроился Пальтишко. Его деток нигде не было видно, но на груди рваная одежка господина всех дорог топорщилась большим дрожащим комом: видимо, малыши спрятались у него за пазухой. Эдвард сидел на земле, прислонившись спиной к фонтану, и с отсутствующим видом гладил лапу грибня. Тот свернулся у него на коленях в такой тесный клубок, что видна была только шляпа и торчащие из-под нее краешки задних лап. Кошки сидели и бродили вокруг, и Генри впервые заметил в их рядах какое-то разделение мнений: одни дергали ушами и настороженно таращились по сторонам, другие спокойно облизывали свои меховые бока, как будто по-прежнему были на диване в доме Тиса.
