разлюбила, просто забыла. Но эти слова не имели никакого значения. Они были совершенно бессмысленными, но это было единственное, что мне досталось. Вот это – «она уехала к своему жениху в Израиль». Полнейшая нелепость. И этого уже не изменить. Пусть она сгорит вместе со своим женихом. В какой-то момент я стал ее ненавидеть.
– И что? Лучше было бы, если бы она сказала все это вам в лицо? – почти закричала Оксана. – Она вас разлюбила, разве это можно было изменить?
– Тут вы правы. Наверное, разлюбила. Тогда это тоже казалось абсурдным, потому что ничто, совершенно ничто не предвещало этого. Мы были совершенно счастливы. Буквально не могли расстаться даже на пару дней. У нас были планы. Мы смеялись над одними и теми же шутками, любили одну и ту же еду. Возможно, что Анна меня разлюбила. Возможно, в какой-то момент в ее жизнь пришел другой мужчина, и это оказалось настолько сильнее ее, что она просто развернулась и ушла, и никогда не обернулась, не посмотрела на меня на прощание, и просто оставила меня одного ходить по пустой комнате с ее цветами и думать, думать, думать безо всякого шанса на ответ. Но даже если это и так, вы-то никого не разлюбили, Оксана Павловна. Вы-то не разлюбили. И все же мы все сидим тут, в вашей кухне, у вас температура, и я привожу вам минеральную воду. Считаете, все идет так, как должно?
– Вы перешли все границы! – воскликнула она.
– Да, перешел. И ничего уже с этим не поделаешь. Согласно врачебной этике, это означает, что я больше не могу быть вашим терапевтом. Что ж, не могу. Но я могу быть вашим другом. Фаина может быть вашим другом. И что тогда мешает нам просто посидеть, попить чайку, поговорить, даже поплакать? Вы, может быть, и не будете плакать, а вот Фаина может.
– Чего это Фаина? – возмутилась я, старательно сглатывая слезы. Сердце моего любимого мужчины было разбито, и было разбито не мной. Мое сердце тоже разбивали. Все мы тут, в этой кухне, были надломлены и повреждены, все мы были – люди. Оксанины плечи вдруг сгорбились, она тяжело осела на стул, положила голову на руки, на стол, ее плечи затряслись. Она заплакала. Получалось, что Черная Королева плакала в моем присутствии уже во второй раз.
– Он родился в Турине, – сказала она. Это было похоже на то, как подземная река пробивает себе путь наверх в весеннее полноводье. Там, внутри, не осталось никакого места, чтобы удержать весь этот бушующий поток. – Он родился в Турине, и вся его родня родилась там же. Они все оттуда, наверное, в десяти поколениях никуда из Турина не выезжали. – Оксана взяла в руки фотографии и принялась рассматривать их – снова, в сотый раз, долго, одну за другой.
– Как его зовут? – спросила я. Сначала я подумала, что Оксана меня не расслышала, потому что она не шевельнулась, даже не повернулась ко мне. Так и продолжала стоять, глядя на фотографии, но, как она рассказала потом, ей казалось, что стоит ей произнести его имя, и уже не будет пути назад. Отчасти это было правдой. Пути назад не было, но не имело никакого значения, произнесет Оксана его имя или нет. Если в своей готовности забыть этого молодого итальянца Оксана дошла до того, что чуть не напилась до смерти, пути назад уже и быть не могло.
– Джованни, – прошептала она, не отрывая взгляда от карточки. – Его зовут Джованни.
– Красивое имя.
– Главное, необычное, – добавил Игорь. Оксана посмотрела на него, как на умалишенного.
– Необычное? Знаешь, сколько Джованни в Италии? Трудно даже подсчитать, особенно если учесть, что у них там человеку дают не одно имя, а два или даже больше. Мало того, Джованни – это же фактически Иван. Как много у нас в России Вань? Да полно! И еще кое-что. Это не просто имя, оно может быть как именем, так и фамилией. Иван Иванов. Джованни Джованни.
– Какие глубокие познания, – рассмеялся Игорь. – Так он – Джованни Джованни?
– Нет, он Джованни Гоцца. Из хорошей итальянской семьи, такой, знаете, как в кино – где миллион родственников, тетушки, дядюшки, кузины, кузены. Весь город из одной сплошной родни. Полная Италия родни.
– Судя по тону, этот факт тебя совсем не радует, – предположила я. Оксана повернулась ко мне и склонила голову, словно пытаясь вспомнить, что вообще я тут делаю. Затем кивнула.
– Совсем не радует, это точно.
– Красивый парень, – добавила я. Это было правдой. Итальянец был статным, высоким, его узкое, резко очерченное лицо было мужественным, выдавая страстную натуру, столь присущую его нации. Жгучий брюнет с выразительным взглядом, не такой слащавый, как, к примеру, Энрике Иглесиас, но не менее хорош. Гордый разворот плеч, мужественный подбородок, но неожиданно мягкая и добрая улыбка. Если этот мужчина был хотя бы вполовину так же хорош внутри, как снаружи, неудивительно, что моя Королева не могла его забыть.
– Считаешь, он красивый?
– Тут что, могут быть сомнения? – усмехнулась я.
– Да, ты права. Он очень красивый, очень, – пробормотала она, явно одержимая. – Ему тридцать четыре года, но он выглядит моложе. И совершенно потрясающий. И тоже пошел наперекор своей семье. У него в семье все финансисты, банкиры. А он, можешь себе представить, готовит еду. Когда он что-то делает руками, на это можно смотреть вечно. Буквально поэзия. Нечто похожее испытываешь на балете.
