которого она привыкла слышать слова «не вини себя» и всякое разное «нужно отпустить ситуацию». Уже в дверях Игорь остановился, обернулся и посмотрел на меня – не лицо, а грозовая туча перед ливнем.
– Пообещай, что никогда такого не сделаешь. Пообещай мне, Фая, что, даже если мы потом разойдемся, перед этим мы будем долго мучить друг друга, будем кидать друг в друга жестокими словами и претензиями, будем мириться, копить обиды, искать выход, пытаться найти понимание, будем пытаться удержать друг друга. Пообещай мне, что ты не станешь искать этих легких путей, не станешь заботиться о моем благе настолько, чтобы даже не поставить меня в курс дела. Потому что я не боюсь боли, я не боюсь жизни, я боюсь только вот такой расчетливой заботы, где кто-то все решит за меня, а мне ничего об этом не скажет.
– Я обещаю, – тихо ответила я. Игорь задержался еще на секунду, а затем все же покинул дом. Я не знала, что мне делать – оставаться или уходить. Я хотела уйти отсюда, из тягучей атмосферы несчастья, что стояла в этом доме, как дым, но знала, что, если я сейчас покину дом Оксаны, неизвестно, что станет с ней. Поэтому я осталась. В молчании я повернулась и пошла убирать тарелки и чашки, включила воду, намылила мочалку и принялась мыть посуду.
– У меня есть машина, – услышала я.
– Это не важно. Тут мало посуды, а к тому же мне нужно чем-то себя занять.
– Его действительно кто-то бросил?
– Да, Оксана. Его действительно бросили, и он до сих пор не знает почему.
– А объяснение, что его просто разлюбили, его не устраивает, конечно? – едко спросила Оксана.
– Ты это сказала Джованни? Что ты его разлюбила? Думаешь, он поверил? Такие вещи хорошо чувствуются. Ложь вообще хорошо чувствуется.
– Чушь! – воскликнула Оксана. – Ложь никто не чувствует. Все врут друг другу, а еще больше врут самим себе. Все успокаиваются ложью, убаюкивают себя ею. Все будет хорошо? С чего это? Все, что ни делается, – к лучшему? Ага, конечно. Все, что меня не убивает, делает меня сильнее? Только я не становлюсь сильнее, я становлюсь старше, я старею, и все так же одинока и несчастна, и этот простой, но такой неприятный факт нужно просто забыть. Любая анестезия хороша.
– Даже такая? – спросила я, кивнув на окно. Сначала Оксана не поняла, о чем вообще я говорю, а потом вспомнила, что там, за окном, светит окнами их семейный ресторан «Мельница», в котором Оксана пыталась залить свое горе самым неэффективным, но таким типичным способом. Самоубийство через алкоголь.
– Я не знаю.
– А я знаю, – тихо ответила я. – Я знаю, что неправильные решения остаются с нами, как ржавчина, как раковая клетка. Мы чувствуем их, мы ненавидим это, но мы никуда не можем от этого деться. Если решение правильное – оно уходит, как вода в песок. Ты забываешь, даже если что-то было так тяжело, так незабываемо. Но если решение ошибочное, оно будет пожирать тебя изнутри. От него не спастись ни алкоголем, ни раскаянием. Такое решение потом закрывает собой солнце, и ты начинаешь считать, что в мире уже нет ничего, кроме тьмы. Но это не так. Солнце как было на своем месте, так и остается.
– Я хотела ему позвонить, – призналась Оксана. – Ох, как я себя ненавидела за это. Когда мне прислали эту заметку из газеты о его помолвке, я просто не знала, как удержаться, чтобы не позвонить ему. Знаешь все эти звонки бывшим, глупые, лишенные смысла, но все их совершают, все звонят своим бывшим, чтобы лишний раз убедиться, что все и в самом деле кончено. Но в моем случае все на самом деле кончено. Он помолвлен. Я ушла от него. Он уже пережил это. Даже если я расскажу ему сейчас, это уже ничего не изменит, только испортит его отношения с отцом.
– Да наплевать на его отношения с отцом. Он имеет право знать.
– Он имеет право знать! – передразнила меня Оксана. – Вот откуда ты взялась на мою голову, Ромашка?
– Откуда ты взялась на мою голову, Оксана Павловна?
– Нет, в самом деле? Вот скажи, откуда ты взялась в моей деревне, в доме моего дядьки? Это же совершенно невозможно. Я все еще не исключаю варианта, что я по-прежнему сплю в белой горячке где-нибудь в «Мельнице», а вы с Апрелем мне просто снитесь.
– Сон в руку?
– Не сон, а самый настоящий кошмар. И такой натуральный, с капельницами и минеральной водой. Так как, ты настоящая?
– Самая что ни на есть, – усмехнулась я, домывая последнюю тарелку. – Конечно, никак нельзя исключать варианта, что все мы загружены в матрицу, и тогда я буду не я, а только программный код. Но если я даже и программный код, то самый натуральный.
– Жаль, – огорошила меня Оксана. И улыбнулась. – Потому что мне стыдно. Я совершенно не планировала, чтобы меня кто-то видел. Никак, ни в каком страшном сне. И все-таки ты тут, стоишь на моей кухне.
– На кухне твоего дядьки, – поправила ее я. – Слушай, он биатлонист, да? И ты тоже биатлонистка? У нас народ до сих пор в себя прийти не может от того, как круто ты стреляешь.
– Да? Серьезно? Обсуждают? – довольно улыбнулась Оксана. – Я давно уже ушла из спорта. Еще одна глава в книге разочарований. Но стрелять
