– Мироныча… – повторил я.
– Так мы его называли. Ведь я входил в состав секретной части, опекавшей Кирова. – Глотнув, он облизал губы и продолжил: – Сталину нужен был человек, который бы убрал Кирова. И задача была поставлена Ягоде. Что он педераст – я не знал. Я о Ягоде, если что, – предупредил подполковник. – А тот нашел исполнителя. Ориентируясь на дела проблемно-половые. На виду у всех болтался, как баран отвязанный, Николаев, жену которого пахал Киров. И была договоренность… я так думаю… Николаев убирает своего обидчика и заодно вносит имя свое в списки честнейших из мужей, рядом с которым Пушкин не стоял, да и соперника убирает… Мильда после такого демарша, конечно, воспылает… «А тебе что? – сказали Николаеву. – Получишь свои три года и выйдешь. Настоящим мужчиной…»
Я приложил ладонь к голове Мазурина.
– Думаешь, брежу? – В мою сторону сверкнул одинокий глаз. Можно было сказать, что чекист ухмыляется. – Нет, Александр Евгеньевич, я трезв на голову. А Николаев на суде рассчитывал на снисхождение. Именно поэтому-то на суде он и закричал: «Обманули!»
– Обманули?..
– «Как я мог поверить! Обманули!» У вас есть другой ответ?
– Я не ищу ответы. – И, приложившись к бутылке, я допил ее до дна, не ощутил никакого вкуса и забросил ее в кусты…
Грохот заставил нас присесть, а взрывной волной мы были сбиты с ног.
Когда осела пыль и последние клочки дерна упали на наши головы, я посмотрел на Мазурина.
Он лежал, выпучив глаз, и из бутылки ему на грудь лился портвейн.
– Николаев выполнил задание, но поскольку человеком он был недалеким, глупым и самонадеянным, то свято верил в скорое появление моральных и материальных благ… И уж тем более не опасался за свою жизнь. Но таких людей убирают… сразу… Что это было, Касардин?
– Лучше ответьте, как вы на меня вышли. – Я продолжал лежать. В ушах неприятно звенело, уши раздирало болью.
– Медведя, начальника НКВД Ленинградской области, больше нет. Врачей, подписавших диагноз, нет. Мильды Драуле – нет. Николаева нет. Борисова, сопровождавшего Кирова на этаж, нет. Нет его водителя. Но остались показания тех, кто укладывал вождя на стол в кабинете. Тех, кто показания дал, тоже нет. Остались вы, но вашу значимость заметили не сразу. В документе написано, что смерть наступила тогда-то, и подпись – Касардин А.Е. Всех врачей к тому времени уже прибрали, и они о вас даже не вспоминали. – Мазурин перевел дух, поморщился и рукой, в которой держал уже пустую бутылку, потрогал ухо. – О вас просто забыли. А когда вспомнили, оставались в живых только двое из тех, кто держал Кирова на руках. Они-то и вспомнили, что в кабинете был какой-то доктор, а с ним чернявый малый… Таким образом, из людей, могущих что-то сказать о том дне, остались только вы, доктор, и ваш друг. Теперь понимаете, почему два старших офицера НКВД приехали, чтобы оказаться в окружении?
То ли голова у меня после бордо и взрыва не соображала, то ли я уже перебрал с информацией, валящейся в меня, как в урну, да только я спросил:
– Я думал, таких людей, как я, убирают… сразу.
– За вами никто бы не поехал, не будь второго. Разве об этом мы с вами не говорили все эти дни?
– Да, конечно, я тупица, простите.
– Так что это было, доктор?
– Вы о чем?
– О том, что повалило нас наземь. Вы сдуру бросили гранату вместо бутылки?
Я осмотрелся. Слева от меня, в полуметре, земля была чуть взбугрена. Грибник обычно такой холмик разворошит палкой, чтобы срезать груздь. Но когда бы грибник разворошил этот холмик, то была бы последняя «тихая охота» в его жизни.
– Ничего страшного, Мазурин. Мы на минном поле.
– То есть… вокруг нас – мины?
– Можно я не буду отвечать?
Мазурин помолчал и произнес еще более странную фразу:
– Но я не вижу поля.
– Успокоит ли вас, если я сообщу вам, что мы в минных кустах?!
– А мины-то, мины-то кто заложил?!
– Вы меня с ума сведете, товарищ из НКВД! Откуда я, на хер, знаю, кто их заложил? Или для вас это принципиально?
Решив, что лежать до старости глупо, я поднялся. Примеру моему последовал и чекист. Он лез с ножом на десяток гитлеровцев, но растерялся, когда оказался в идиотском положении. Он моргал, и повязка его шевелилась.
– Плохо быть на войне не военным, правда, Мазурин?
– Плохо оказаться на минном поле с одним глазом.
– Я надеюсь, они не уложили мины до Смоленска?
– Терпите, мой друг, терпите, ищите и обрящете… – говорил я глупые слова, надеясь вскоре выбрести на такое место, где можно было бы идти спокойно. Но вот только как узнать, что это место началось?
В течение этого часа я боялся того, что все-таки произошло. Метрах в четырехстах позади нас раздались крики на немецком и грянули первые выстрелы. Они простили нам фельдфебеля и унтера, но не простили полковника. Мне кажется, они шли за нами, угадывая маршрут по оставленным нами трупам. Кукурузное поле – начало этой дороги. Потом – связисты… Танк сгоревший… парочка раздавленных пехотинцев… и, наконец, расстрелянная и брошенная в кювете машина. Я разорвал какую-то карту из чемоданчика. Черт знает, быть может, она важна для них…
Упав на землю, мы расположились для обороны. Но стрелять не торопились.
– «Чапаева» смотрел?
– И что? – бросил я.
– Так вот, подпусти поближе… Кстати, у каппелевцев тех, помнишь, черепа на форме? И у этих тварей тоже. Череп… Как можно на форме носить череп?
– Для старшего офицера НКВД вы чудовищно необразованны, Мазурин. Череп, как наиболее стойкая к разложению органическая ткань, обозначает возможность телесного возрождения, жизненную энергию и силу духа. «Мертвая голова», или «Адамова голова», ничего общего со смертью не имеет, подполковник… Это символ преодоления смерти…
Когда до нас оставалось метров двести, я вдруг заволновался. Оставленные кем-то в тех кустах две мины… они могли быть последними! Немцы, видя, что мы не встречаем их огнем и что мы просто оборванцы, а не действующий у них в тылу диверсионный отряд, бежали на нас почти во весь рост.
– Человек двадцать? – уточнил Мазурин. Я прислушался к его голосу. Обычно так он говорит, когда готов к смерти на все сто. Тем же голосом он втирал унтеру в Умани, что я рядовой Власенко, укравший его белье.
– Ты же одноглаз, – заметил я, – так что умножай все на два. Шучу.
Мое изумление от взрыва было очень похоже на то, какое испытали преследующие нас фашисты. Только взрыв был не один, их раздалось три сразу. И три гитлеровца, опрокидываясь и разделяясь на части, в одно мгновение прекратили свой бег.
Я облегченно вздохнул и услышал еще два взрыва.
– Мины!.. – донеслось до меня.
– Лечь!.. – кричал кто-то визгливым от одышки голосом.
– Невероятно! – вскричал Мазурин с дикой усмешкой. – Как они догадались?! – Слово «мины», звучащее по-немецки как «минен», перевел бы даже председатель сельсовета Гереженивки.
– Ползи за мной, – приказал я Мазурину и стал разворачиваться.
Я извивался по прямой, земля была в нескольких сантиметрах от моего лица, и это был самый надежный способ уберечься от случайной встречи с миной. Плох он был только тем, что мы практически утратили способность двигаться на восток. Мы просто шевелились на месте, если нас расположить на карте, исполненной топографом в масштабе местной необходимости.
Оглянувшись, я заметил, что немцы сменили тактику. Около десятка человек продолжили свой путь – впереди них шел солдат с шомполом в руке, а другие вернулись назад и сейчас удалялись на юго-восток.
– Они собираются нас обходить.
– Ага, – рыкнул сзади Мазурин, – а еще сообщили своим, чтобы нас встретили.
