«МП-38» Мазурина дымился. Он невозмутимо ковырялся пальцем в ухе. Выглянув в проем, я увидел тучного гитлеровца. Он лежал на спине и тупо, не моргая, смотрел в небо.
– Он пришел спросить, к чему такая спешка! – прокричал Мазурин.
Я кивнул и снова взялся за лопату…
Изредка я выбирался в кабину, чтобы перевести дух и охладить разгоряченное тело. Мазурин сделать этого не мог – ему нельзя было выйти в угольный отсек. А мимо меня мелькали березы, сосны, проплешины в посадках… Быть может, преисподняя не за моей спиной, а впереди? Не хотелось отвечать на этот вопрос, и я возвращался к лопате…
Мазурин уже успел совершить подвиг Гавроша. Сделав вылазку, он вернулся с двумя подсумками автоматных обойм и одним «шмайссером».
– Я не стал брать винтовку, она нам здесь не подмога! – орал он.
Ему виднее. Посмотрев за его спину, я увидел еще двух гитлеровцев. Один помогал толстяку смотреть в небо, а третий еще шевелился, но все указывало на то, что через пару минут он присоединится к своим товарищам.
Самое забавное заключалось в том, что в паровозе мы находились в полной безопасности, Мазурин контролировал все подходы к нашему укрытию, и если бы можно было так доехать до конца войны, то так бы мы, наверное, и сделали. Нас можно было закидать гранатами, но разумно ли это было со стороны немцев? Поезд бесконтрольно мчится по рельсам с крейсерской скоростью, деревья мимо меня уже не мелькают, а стоят серой стеной. Случись что с котлом – поезд сойдет на этой скорости с рельсов.
Дураку уже было ясно – немцы в панике. Гнать к линии фронта пленных в вагонах они не станут. Значит, на восток отправлена живая сила и вооружение. Возможно, провиант. Убить своих мы не боялись. Пленных возят в тыл, а не на передовую.
Я едва успел отскочить в сторону. Несколько гитлеровцев засели на крыше вагона и открыли беспорядочную стрельбу. Догадавшись, что кабина захвачена, они тоже не боялись убить своих. Рикошет – вот на что была их надежда. Отскакивая от железных стен и кусков угля, пули могли превратить нас в фарш. На том, видимо, и был построен расчет. Понимая это, Мазурин не высовывался наружу, а просто выставлял в проход автомат и палил очередями наугад. Вагон напротив него был искрошен пулями. Белые щепки торчали во все стороны, крыша была повреждена, «МП-38» дергался в руках чекиста, как отбойный молоток…
Перегрев оружие, Мазурин перезаряжал его, бросал под ноги и брал другой автомат.
– Держись, Касардин! – кричал он мне, жутко гримасничая. Повязка сползла, и я видел край незажившей раны. – Сколько-то мы должны проехать, а там как вы…
Недоговорив, он отшатнулся в сторону. В дверной проем влетела сначала одна, а потом и вторая граната.
Вот тебе и логика моя, врачебная!..
Вторую я, схватив за ручку, швырнул обратно, а первая завалилась за кучу угля. Туда ей и дорога…
– Ложись! – крикнул я, но это была скорее команда самому себе, потому что чекист, обхватив голову, уже распластался на полу.
Грохот оглушил меня, сверху посыпались осколки антрацита, и я, закрываясь, перевернулся на бок. Не хотелось получить куском угля по позвоночнику.
– Ну, ладно! – услышал я в черном тумане голос подполковника, и мне показалось, что он махнул рукой.
Поднявшись, я выгреб из-под угля автомат и подошел к проходу.
– Отойди, доктор!
И мимо моего лица пролетела вторая граната чекиста.
Что происходило на крыше прицепленного к паровозу вагона – можно только догадываться. Этот вагон был обитаем, и там, конечно, находились немцы. Разрывы трех гранат на крыше вряд ли прошли бесследно. Слишком хлипкая преграда для взрывной волны и осколков – крыша железнодорожного вагона…
Как бы то ни было, один факт был бесспорен – в нас никто больше не стрелял.
– Я видел, как двое сорвались с крыши… – сипло выдохнул Мазурин. – Поддай парку, Касардин…
Оставив автомат, я взялся за лопату… Время от времени поглядывая на Мазурина, я становился свидетелем тому, как он невозмутимо перетягивает повязку на глазу, потом проверяет патроны… Он показал мне три обоймы. Я кивнул и показал четыре пальца. Он удовлетворенно покачал головой. Перестрелка отняла у нас половину боезапаса…
Печь гудела, котел был готов разорваться. Я выбрался из машинного отделения и проник в кабину. Холод ветра через расколотое пальбой стекло обнял меня, словно прижал грудью к стене. Волосы мои трепало сквозняком, последний раз это приятное ощущение я испытывал там, на юге, когда мы с Юлей решили прокатиться на катере…
Странно, что мне сейчас не хочется вспоминать об этом. Потому, наверное, что чувствую: расслаблюсь сейчас – и все прервется. Остановится этот неприятный бег по жизни. Как ни был он неприятен и труден, но все-таки – по жизни…
– Что там, впереди? – донеслось до меня сквозь шаткую стену воспоминаний.
Обернувшись, я увидел несколько торчащих из-за леса труб.
– Мазурин, приближается какой-то населенный пункт! Что это может быть?!
– Не имею понятия, – прогремело из машинного отделения. – Но знаю, что нам пора сходить… Как думаешь, километров тридцать проехали?
По моим подсчетам выходило, что не меньше сорока.
Где-то рядом плотная стена немецких передовых позиций. Самое слабое место окружения, самое зыбкое место. Именно здесь мог случиться прорыв, если бы было кому прорывать. Немцам нужно контролировать две зоны – внутреннюю и внешнюю. Но внутри уже все ясно, информация об окружении двух советских армий уже не секрет. И то, что везет этот поезд, предназначено, конечно, не для усиления кольца окружения, а для фронта…
Мазурин и я, трудясь в четыре руки, швыряли уголь в печь. Лопату чекиста повредило разрывом гранаты, и ему, чтобы зачерпнуть, приходилось приседать с полуметровым расщепленным черенком в руках.
Когда из-за леса показались очертания домов, я положил руку на плечо чекиста.
Другого выхода не было. Наше преимущество заключалось только в сумасшедшей скорости поезда. Но эта же скорость нас убивала.
– Прыгай лицом вперед по ходу движения, но изо всех сил отталкивайся назад! – приказал я бледному, как застигнутый врасплох любовник, чекисту. – Этим ты погасишь пятую часть скорости.
Я люблю давать советы. Изменить скорость удара о землю с шестидесяти до сорока восьми – это все равно что спрыгнуть не с шестого этажа дома, а с пятого. Но все-таки…
– Сними автомат! – прокричал я. – Иначе тебя провернет как в жатке!..
С «МП-38» в одной руке и ремнем с подсумком в другой чекист, оттолкнувшись, исчез из моего поля зрения.
«Юля, если что, знай, что я ехал к тебе…» – это было последнее, что в моей голове было осознанно и ясно.
Потом была карусель. Меня било о землю, я видел небо, меня било небо, я видел землю и уже не держал я в руках ни подсумка, ни автомата…
И последний удар обо что-то мягкое, но большое, выбил из меня сознание, как пыль из ковра…
– Мазурин… – слабо позвал я.
Картинка перед глазами мгновенно остановилась, я увидел лес, а потом небо. А после, как награду – черную, запыленную одноглазую рожу. Русый подполковник был теперь похож на Стаханова – глаз его, белый и вечно подвижный, ощупывал меня, и вскоре прищурился. Вероятно, то, что я сейчас вижу перед собой, – это улыбка.
– Очнулся, скотина… – сказал Мазурин. Он был так рад, что уже не подбирал выражений. Я думаю, что же он сейчас произносил мысленно, если мое возвращение к жизни вырвало из его уст такое ласковое, нежное – «скотина». – Я знал, я знал, что очухаешься!.. Эй, Касардин, а мы ведь ушли, кажется…
– Тебе повезло. Рядом с насыпью была воронка. Попали бы они чуть левее, и немцам пришлось бы ремонтировать путь. – Чекист правильно понял мои действия. – Выворотило целый бруствер вокруг ямы, с ним ты и встретился.
