О.: Мне кажется, здесь нет никакого противоречия.
В.: Господин Волошин, то есть вам показали эти телефонные записи, которые ваш секретарь приготовил, и после этого вы произвели реконструкцию того, что должна была быть встреча с господином Абрамовичем после этой беседы.
О.: Не так, это совсем не так: я хорошо помню саму эту встречу. Но поскольку речь в моих показаниях шла об этих днях, я попросил моего секретаря восстановить график моих телефонных переговоров и увидел этот разговор. Из логики событий понятно было, что именно в ходе этого разговора мы договорились о встрече. А факт встречи… Это был достаточно драматичный день, а о факте встречи помнил и без напоминаний моего секретаря. Ну, это действительно был такой драматичный день — и я помню жуткое состояние, в котором господин Красненкер находился. Он действительно чуть не трясся, потому что они проходили по одному делу с господином Глушковым. Он сильно переживал за свою участь: он боялся, что может последовать за господином Глушковым. Это действительно драматично. Поэтому я эту встречу запомнил — и я еще, кстати, могу сказать, что еще как-то Красненкер, я помню, мрачно шутил, что Глушкова посадили в день какого-то их профессионального праздника. В этот день был то ли День работников гражданской авиации, то ли какой-то профессиональный праздник — и он все время причитал, что как же так, в праздник посадили. Действительно, спустя много лет трудно восстановить некоторые события. Но некоторые события связаны с какими-то внутренними драмами, или внешними, или какими-то реальными событиями. Мне кажется, это нормальное свойство человеческой памяти: ты их запоминаешь более ярко, тем более когда они привязаны к другим каким-то событиям. У меня нет ни малейших сомнений в том, что эта встреча была, и была именно в этот день. Я хорошо помню состояние господина Красненкера и хорошо помню переживания господина Абрамовича, они были с Красненкером близкими друзьями.
В.: Если вы так хорошо это помните, почему вы встречу с господином Красненкером не упомянули в 22-м параграфе ваших вторых свидетельских показаний?
О.: Я прошу прощения, я не понял вопрос. А что, почему я их должен был упомянуть еще раз там? Я его упоминаю постольку, поскольку меня спросили наши юристы об этом. Я ж не знаю… Я столько всего помню — и я в своих показаниях написал далеко не все, что я помню на самом деле. Эта работа строилась таким образом: что-то я вспоминал сам, о чем-то меня спрашивали юристы. Если я не считал, что это существенно для рассмотрения дела, мог это не упомянуть. В какой-то момент, если выяснилось, что это существенно для рассмотрения дела, я мог об этом написать. Много достаточно серьезных драматичных событий осталось за рамками моих показаний.
В.: Позвольте вам следующий вопрос задать. Секретарь в Кремле, который предоставил вам эти телефонные беседы, я так понимаю, наверное, вел и запись ваших встреч, которые вы организовывали, когда вы были на работе, это так?
О.: Это не настольный дневник секретаря — это компьютерная программа — и я ее запросил, естественно, когда стал интересоваться этими днями и хотел более достоверно восстановить события. Но у нее не сохранилась возможность по поводу графика. Это была какая-то другая программа, которая не сохранилась. По поводу телефонных звонков она сохранилась, но в любом случае, если вы имеете в виду, а я так понял по контексту, что вы имеете в виду, что в этом графике должна была быть наша встреча с господином Абрамовичем и господином Красненкером, она бы вряд ли там оказалась, потому что встреча происходила у меня дома, а мои секретари не вели никогда график моих домашних встреч.
В.: Господин Волошин, а я хочу вам заявить, что вы на самом деле не можете вспомнить, что эта встреча определенно имела место 7 декабря, 11 лет спустя. Вы согласны?
О.: Нет, не согласен. Я действительно хорошо помню эту встречу. Просто если бы в этот день не произошли такие драматичные события, я вряд ли мог бы точно определить дату, но в этот день произошел арест господина Глушкова, что являлось все-таки таким серьезным событием, согласитесь, да? Во- вторых, это событие близко затрагивало господина Абрамовича ввиду того, что его близкий друг господин Красненкер проходил по этому же делу и с высокой вероятностью ему могло грозить что-то подобное. У меня нет никаких сомнений, я даже эмоции помню, которые сопровождали эту встречу.
В.: Но через два дня после этого он все еще был под стражей, и точно так же господин Красненкер продолжал бы волноваться через два дня после этого. Вы согласны?
О.: Он мог продолжать волноваться. Действительно, господин Глушков, к сожалению, еще долго после этого находился в заключении. Но, конечно, ситуация была драматичной именно в первый день, когда неожиданно объявили об аресте господина Глушкова. Именно это было драматичным моментом. Конечно, внутренне для господина Глушкова, который провел за решеткой несколько лет, драматичен был каждый день, это я прекрасно понимаю, но для людей вовне, таких как я, конечно, запоминающимся был день, когда это произошло.
В.: А почему для вас арест господина Глушкова был запоминающимся днем? Понятно, что это был день, запоминающийся для господина Глушкова, а почему он был запоминающимся для вас и вы так хорошо это помните 11 лет спустя?
О.: Во-первых, я сам лично знал господина Глушкова не близко, но я знал. Когда сажают в тюрьму человека, которого ты знаешь, это производит впечатление на любого нормального человека, мне кажется. Во-вторых, господин Глушков проходил по достаточно шумному делу «Аэрофлота», которое в целом было в поле общественного внимания. Это было такое общественно значимое событие. В-третьих, это прямо затрагивало друга Абрамовича, который, в свою очередь, был моим другом и которого это все сильно тоже взволновало. Поэтому у меня было много поводов хорошо запомнить это событие.
В.: Раньше, когда мы говорили о господине Гусинском и его аресте, вы сказали, что вы не помните, когда он был арестован вообще, а сейчас, с господином Глушковым, вы говорите, что вы четко помните дату его ареста. Вы так показываете?
